Генрих Ланда - Сборник

И вот я уже у её ступеней. Раньше не рассматривал башню вблизи и не представлял, что она такая огромная. Часы – с римскими цифрами, стрелки приближаются к семи.

Прохаживаюсь вдоль фасада. Гудит и гремит Невский. За углом, со стороны Гостинного Двора, на Думской улице, тише и темнее.

"Дангуоле!.. Дангуоле!.." Бьют часы. Я отхожу от реклам у театральной кассы в портике Руска и возвращаюсь к башне. Вскоре со стороны Думской лёгкой походкой приближается она, на ней шерстяная шапочка, из под которой выбиваются пушистые волосы, короткая дублёнка с меховой окантовкой, твидовые брюки и туфли на толстой подошве. Через плечо сумка.

– Добрый вечер! Я не очень опоздала?

– Добрый вечер, Дангуоле. Всё нормально.

Мы знакомы со вчерашнего вечера. Вместе купили два случайных билета в вестибюле Мариинского театра, потом оказались одновременно в гардеробе, потом молча сидели рядом. Я не ожидал, что балет Петрова "Сотворение мира" произведёт на меня такое впечатление. Музыка говорила много больше, чем было задумано Эффелем и даже чем то, что происходило на сцене. Вначале эти дурашливо-пасторальные мотивчики, под которые ангелы маются от безделья, а бог гоняется за шкодливым чёртом. Потом – выдуманная со скуки забава неожиданно превращается в событие первейшей важности, музыка полна заботливой нежности к появившемуся человечку. Но вот является женщина – и в мир входит нечто совершенно новое, и музыка тоже полна женственности, и тайны, и неясного томления… И наконец – взрыв, страсть, открывается новый и необъятный мир, каким на его фоне мелким, незначительным выглядит всё прошлое, какое величественное и самопожертвованное устремление вверх, какая неостановимая сила!..

В антракте, не сговариваясь, мы оба оказались у барьера оркестровой ямы, чтобы посмотреть на зал со стороны сцены. А потом уже, после балета, я брал в гардеробе её курточку и помогал её надевать, уговаривая не спешить и раньше обернуть шею шарфом. Выяснив, что наши гостиницы примерно в одном районе, я предложил идти вместе пешком. Она заколебалась только, когда я предложил взять с собой моего земляка, которого я встретил в зале, тоже находящегося в командировке. Она сказала: "Пожалуйста, лучше не надо. Я плохо говорю по-русски".

И мы пошли вдвоём вдоль тихого канала по направлению к Сенатской площади. Там я показывал ей, где был Сенат, а где Синод, и где стояли войска в восемьсот двадцать пятом году, и где убили Милорадовича. У памятника Петру мы читали латинскую надпись и расшифровывали торжественно-громоздкую дату. Потом смотрели через Неву на набережную Васильевского Острова, подходили к каменным львам у адмиралтейства, где собираются при наводнении ленинградцы, чтобы увидеть, высоко ли поднялась вода. Шли по Дворцовому Мосту, глядя на широко разбросанные огни, окаймляющие чёрную невскую пустыню. Я объяснял ей смысл ростральных колонн, говорил про Кунст-камеру. Она нигде здесь не была, днём ей некогда, а вечером женщине одной ходить по улицам неловко. Она жалеет, что она не мужчина, тогда она могла бы свободно везде ходить и путешествовать. "Это единственное, о чём я жалею," – скзала она, почему-то с каким-то нажимом, очевидно отвечая на свои мысли.

Возвращались мы вдоль набережного фасада Зимнего дворца, я показал ей канал, у которого ждала Германа пушкинская Лиза, точнее Лиза не Пушкина, а Чайковского.

– Смотрите, по этим мрачным ступенькам во времена Анны Иоанновны, наверное, тайно спускали к лодкам вынесенные из дворца трупы, чтобы на середине реки бросить их в воду с камнем на шее…

Всплескивая руками, она выражает немножко притворный ужас, просит не пугать её так, и мы идём дальше.

За Спасом-на-Крови я запутался в тёмных переулках, и мы почему-то вышли к Марсову полю, хотя нам нужно было к Литейному. Было уже после двенадцати, везде было пустынно, почти не у кого было спросить дорогу. Она смирилась с мыслью, что в гостиницу её не пустят, но говорила, что ради такой прогулки можно ночевать на вокзале, и спрашивала, какой вокзал ближе всего к её гостинице.

– А как называется ваша гостиница?

– Она без названия. Это гостиница Театрального общества.

– Так вы имеете отношение к театру? Какая же у вас профессия или специальность?

– Ах, я, кажется сама не знаю, какая у меня специальность…

– Да… Что-то становится холодно. Можно взять вас под руку?

– Нет, извините, не надо. Мне совсем не холодно.

– Зато мне холодно!

– Это вы о себе… как это… заботитесь? Лучше пойти быстрее, и станет тепло.