Генрих Ланда - Сборник

У одиноко идущей встречной женщины я спросил: "Скажите, мы правильно идём к Литейному?" Она, сворачивая за угол, не ответила. Зато я услышал несколько язвительный комментарий:

– Какой вопрос, такой и ответ.

– Это вы насчёт того, что я не сказал "пожалуйста"?

– Да.

– Видите, я задал вопрос в стиле большого города, где все спешат и где не до повышенной вежливости. Вы слышали, как эстрадники разыгрывают сценку про вашу Прибалтику?

– Нет.

– "Скажите, пожалуйста, на какой остановке нужно выйти, чтобы попасть на улицу Райниса?" – "Пожалуйста, вам нужно выйти на остановке… извините, пожалуйста, как это называется по-русски… нужно выйти на остановке… извините, пожалуйста, мы уже проехали, теперь, извините, вам нужно выйти на остановке… извините, пожалуйста, как это называется… извините, мы опять проехали, теперь, извините, пожалуйста, вам лучше ехать до конца маршрута, потом на обратном пути вы спросите, извините, пожалуйста…" Боже, как она смеялась! Остановилась, слегка наклонилась, сжала руки и закинула голову. Вот вам и флегматичный национальный характер!

В конце концов мы подошли к скромной двери ведомственной гостиницы, и она даже вскрикнула от радости, когда увидела, что дверь не заперта. Потом повернулась ко мне, сделала книксен и приподняв подбородок, изобразила молчаливое внимание.

– Ну, видите, вам даже не надо ночевать на вокзале. Спасибо за компанию.

– Это вам большое спасибо за чудесную прогулку.

– Меня зовут Эмиль Евгеньевич, или, как у вас принято, Эмиль. – - Да, я как раз хотела спросить.

– Я понял. А вас как зовут?

– Дангуоле.

– Дангуоле, вы не хотите завтра попытаться пойти в филармонию? Там будет камерный концерт с виолончелью.

– Да, я очень люблю виолончель, у неё прямо человеческий голос.

– Так договорились на завтра в семь? Где бы встретиться, чтобы вы наверняка нашли это место… На Невском проспекте у башни бывшей думы? Возле Гостинного Двора. Вы найдёте?

– Постараюсь. Это даже интересно – найти.

– Ну, до свидания.

– До свидания.

И вот семь, возле Думы. Билеты я купил заранее, и мы ещё имеем время, чтобы зайти в кафе. Когда, отстояв очередь, я выхожу с подносом, меня ждёт сверкающий чистотой стол и столовые приборы, строго параллельно уложенные на белых бумажных салфетках, а сама Дангуоле, сложив на стуле куртку, лучится тонкой концерной блузкой. За едой она объясняет, что не имела времени поесть, так как искала в магазинах граммзапись кантаты Пуленка "Лик человека". Она больше всего любит хоровое пение. Видел ли я афиши всесоюзного смотра-конкурса хоровых коллективов?

Ну вот она здесь из-за этого.

В фойе перед началом мы смотрели фотографии с историей дома Энгельгардта. В связи с упоминанием о Батове она сказала:

– А вот говорят, что в провинции ещё можно найти и купить скрипку работы Батова.

Я бы поехала и купила для своего сына.

– У вас сын играет на скрипке? Сколько ему?

– Шесть лет уже. В день моего рождения он подготовил для меня концерт, мне было так приятно…

Места наши были сбоку, я сидел в пол-оборота и видел её профиль. Это из Вермейера, эта белизна кожи и розовые скулы, розовые губы в едва уловимой улыбке, розоватые веки, розоватые крылья носа, задумчивые, затуманенные глаза. И откуда-то ещё…

На улице она попросила, чтобы перед тем как идти гулять, мы сходили в её гостиницу, она хочет сменить обувь и оставить сумку, "чтобы хорошо было ходить, как вы – руки в карманы и больше ничего". Ждать её пришлось долго, она вышла в жёлтых резиновых сапогах и оранжевых вельветах, извинилась и сказала, что задержалась, перебинтовывая ноги после вчерашней ходьбы. Я ужаснулся, но она успокоила: теперь всё хорошо, что поделаешь, её туфли не для далёких прогулок.

И вот мы на ступенях спящего Михайловского замка, потом у могил Марсова поля, потом сквозь решётки Летнего сада смотрим на подсвеченные скульптуры, затем, преодолевая ветер, идём по бесконечному Суворовскому мосту, а на Петроградской стороне, за барельефом-памятником "Стерегущему", где, по меркам других городов, казалось бы, должны начинаться неряшливые окраины или унылые новостройки – опять всё то же чудо бесконечных торжественных кварталов, особенно величественных в ночном безмолвии. Я посвящаю её в тайну ленинградского обаяния – использование возможностей совершенно ровной местности. Взамен живописности холмистого ландшафта здесь очаровывают волшебно ровные улицы, бесконечные фасады домов, где повторяющиеся архитектурные модули создают эффект, сравнимый с полифоническим органным звучанием. Она спрашивает, люблю ли я Ленинград больше своего города. Я отвечаю, что трудно ответить на этот вопрос, я и свой город люблю, а Москву – возможно больше других. Литва мне тоже очень нравится. Она говорит, что Литва очень разнообразна, есть Жемайтия, есть Аукштайтия, они непохожи друг на друга.