Владислав Броневский - Два голоса, или поминовение

объяснить, что хотят миллионы,
описать их поступки и лица,
разгадать, к чему они склонны,
чтоб душой с ними слиться

во имя огромного дела —
достоинства человека, —
чтобы лучшая рифма взлетела
к вершине века.

И тогда в стихах, как и в прозе,
закаты усилий стоили.
Спасибо ткачам из Лодзи
за то, что имя мое
своей бригаде присвоили.

Колокол по погибшим под Варной
бил девять раз.
Пал король державный
с войском храбрым,
а колокол бил девять раз,
пока не смерклось.

Катилась Висла у Добжиня,
багровое солнце лизало поверхность
волн, темнел сосновый бор,
мазовецкая серела равнина —
стоял Мазовецкий замок,
стояла святыня!

Так было сотни лет,
звон тот слышали я и мой дед.
Под каштанами за Тумом
мы пригоршней черпали сумерки,
как ворожейный купальский цвет.

А звон накатывал огромной тучей,
горней кручей,
девять раз
и сотни лет.

Чему же века научили нас,
внемлющих этот дальний глас?
Как под Варной —
стоять!
Тут и смерть принять.

Этих полок с поры довоенной – со мной ряд
с дырявыми от пуль томами.
Бури войн, бывает, мирволят —
поэтому я между вами.

Помню мифов лепет убогий
и ложь средневековья...
Что же мне осталось в итоге
для здоровья?

Не рог Роланда, не меч Дон Кихота,
не простодушный Кандид —
прежде бравая книг пехота
мне нынче мало чем подсобит.

Не Байрон с Шекспиром, не Гёте,
не их стих сурововысокий;
даже Норвид – и тот не
оставил мне строки.

И Словацкий слово мне свое живое
(как там: «попугаем и павлином...»)
не оставил – а ведь у него я
учился глубинам!

Это всё сохранил бы я в памяти,
добровольно, неутомим,
но – одна, и другая пришла метель,
и покойной жены помин...

Ничего-то не пронес из книг тех
сквозь грозу я,
кроме чудной путеводной нити,
что весь мир связует.

Я в отбитых обозах советских
в девятнадцатом, двадцатом (молодо-зелено!)
читал – подпоручик – не по-детски
книги Ленина...

...Ночь красит зарниц пожарище,
жизнь в позднюю входит пору...
Спасибо вам, товарищи,
за поцелуй Альманзора!

Кланяюсь русской Революции
шапкой до земли, попольски,
делу всенародному,
советскому, могучему,
пролетариям, крестьянам, войску!

Только шляпа в поклоне не вельможная:
над околышем нет перышка цапли!
Это ссыльная, польская, острожная,
шлиссельбуржца Варынского шапка.

В холопах мы жить не охочи,
к царям не ходили с поклоном.
И с плеткою царскою кончено,
подняться время пришло нам.

Кланяюсь праху Рылеева,
кланяюсь праху Желябова,
кланяюсь праху павших
борцов за народное счастье.

Мавзолей Ленина прост, как мысль.
Мысль Ленина проста, как деяние.
Деяние Ленина просто и велико,
как Революция.

Кланяюсь могилам Сталинграда
и могилам до Берлина от Москвы,—
после лет осколочного града
в Завтра мы по ним мостим мосты.

И на русской и на польской почве,
кровью политой и так любимой нами,—
жизнь в цвету: уже раскрылись почки
у могил с родными именами.

Добудь каплю крови.
Только потом
можешь браться за стихотворенье,
и пусть она в горле стоит твоем,
предшествуя слов рожденью.

И пусть слова твои станут стеной,
оградой державы польской...
Польша? – это река и лес за рекой,
трамвай на улице Вольской.

Польша – это работать, Польша – жить,
трудиться неутомимо.
Польша умеет врагов своих бить,
но Польша жаждет мира.

Не каждый славится песней громкой,
не каждому памятник воздвигают,
не всякую песню помнят потомки,
не всякий памятник сохраняют.

Надо выковать цепь своих лет,
как звено – каждый год закаленный,
и в труде пронести через весь свет,
жизнь лишь правдой цветет неуклонной.

Этой цепью весь шар земной,
как невесту, украсить лентой,—
кто живет так, тому суждено
над всем миром сиять легендой.