Владислав Броневский - Два голоса, или поминовение

К аравийской границе
подвезут амуницию,
в карабины патроны мы вставим...
Танки в ряд, артиллерия —
и победы феерия
грянет в бранях нам после скитаний!

Ну не все ль равно, что сплошь
в картографии все ложь?
И без Ро́мера известно,
повторять я это рад:
в мире чудное есть место —
польский городок Багдад.

Если ты в него пролез,
видишь минаретов лес
и арабов тьму в Багдаде.
Но родной вдруг слышишь лад:
«Пан капрал, бакшиш. Поладим?» —
польский городок Багдад!

Хочешь смейся, хочешь плачь!
Что ни день, то польский матч,
или польский театр живучий
посещает этот град.
Здесь у вас знакомых куча —
польский городок Багдад!

Ты в кафе зашел на миг,
просто кофе пить привык,
и задел когото: «sorry».
А в ответ: «пошел ты в зад!»,
словно на родном просторе.
Польский городок Багдад!

К сожалению, есть там
«Polish Major Town» [21] «Главный польский город» (англ.) [военная администрация]. ,
так напейся: завтра, может,
все в кутузку угодят.
И ничем вам не поможет
польский городок Багдад.

Где-то ведь на свете есть
этот город или весь?
Воеводство? По́вят?
Я не знаю. Но подряд
ткнешь в кого-то – «По́ляк».
Польский городок Багдад!

Всё нам, солдатам, едино,
вражья пуля зацепит – ну что же:
отмерят малость земли нам
где-то на бездорожье.

Всё нам, солдатам, едино,
тут точный подсчет бессмыслен,
сколько отмерят земли нам
на восток и на запад от Вислы.

Мы сами, солдаты-хваты,
штыком ли, ножей ли лезвиями,
прорвёмся – до Вислы и Варты,
до Балтики, до Силезии!

Потолкуем без шуток
о Вильне, Кшеменце и Львове;
не уступим и Новогрудок —
Адам, лови на слове!

Нас давят – мы одолеваем,
их силища, а мы вольные...
Шагаем, шагаем, шагаем,
живые и павшие воины!

Ни Урала, ни Колымы
(хватит, наездились в гости!) —
хотим мы польской зимы,
чтоб грела польские кости.

Кто враг нам, того поразит
штык наш в самое сердце.
Пасть духом нам не грозит —
мы будем биться до смерти,
будем биться по смерти...

Зарёкся – не буду. И – срыв,
ты в мыслях моих все чаще,
вырастаешь в легенду, в миф,
вырастаешь во мне в несчастье.

Началось, как шалость,
с ленцой, с неохотой, прыг-скок,
а потом заплелось, смешалось:
я влюбился в тебя, как щенок.

И стихов были горы
(спасибо! спасибо, милая!),
и вдруг: «трепач» – приговор,
ты не со мной, словно смыло...

Что же делать, один на один с водкой?
Ночью корчась в рыданьях, как быть?
Я скажу тебе коротко —
попробуй меня любить.

Как-то ехал по Гедере —
прицепилася geweret [23] Дама, госпожа (ивр.). .
Говорю ей: не судьба,
ну, shalom, toda raba! [24] Прощай, большое спасибо! (ивр.).
Нет, зовет, едва дыша:
Wakasha да wakasha! [25] Пожалуйста (ивр.).
Ладно, пани, reg’ahat [26] Одна минута (ивр.). ,
я ведь всюду нарасхват.

Возле Яффских врат, зевая
в кофейне базарной,
помаленьку умираю,
трачу жизнь бездарно.

В Катамон идёт «четверка»,
по долине кружит...
Не поеду. Мне с пригорка
виден мир не хуже.

Палестина – это пытка:
нудно! нудно! нудно!
Жить ещё одна попытка?
Вряд ли, слишком трудно.

Смерть придет. Я жду и верю.
Медлит отчего-то...
Приоткрыты в вечность двери —
Яффские ворота.

Когда уже не знаешь, что делать,
что делать тогда?
Бритва? Нет, скверный способ,
и найдут без труда.

Жаль, не при мне парабеллум —
его изъяли.
Веревка? нет, не к лицу мне —
это для носильщиков на вокзале.

Дурачусь, дурачусь, дурачусь,
а только всё ясней:
сколько ни пей – ничего не значит,
не заснуть, хоть убей.

Хожу, как с перерезанным горлом,
к небу глаза, рад бы...
и ведь знаю, знаю – нельзя любить мертвую,
а любить – надо.