Андрэ Моруа - Путешествие в страну Артиколей

— Да полноте говорить о деньгах, — с оттенком раздражения в голосе прервал меня Жермен Мартен. — Какие пустяки! Наши Бео приведут ваше судно в порядок, и счастливы будут возможности услужить вам. Для нас, для комиссии Временной Иммиграции, важно выяснить прежде всего, можете ли вы получить разрешение на пребывание в стране Артиколей, а затем — не представится ли для нас необходимость удержать вас здесь на несколько месяцев.

— На несколько месяцев! — ужаснулся я. — Но...

— Прошу вас, — внушительно и как будто кокетничая своей властностью, прервал меня Мартен, — не волнуйтесь! Увидите, все устроится к общему удовольствию. Сударыня, садитесь... Чашку чаю — разрешите?

Анна, умиравшая с голоду, с удовольствием разрешила. Снейк налил нам чай, мы удобно уселись, и Мартен опять заговорил:

— Ну, вот... Вы, стало быть, вдвоем в этом суденышке, которое мы сейчас видели, совершаете путешествие по Тихому океану? Можете вы нам объяснить, что вас толкнуло на такую странную затею?

— Только любовь к морю и пресыщение жизнью на людях. Г-жа де Сов и я одинаково жаждали уйти на время от цивилизованного мира. Оба мы опытные моряки, и путешествие это предприняли на товарищеских началах

Мартен быстро поворачивался лицом то к одному, то к другому товарищу. Глаза его ярко блестели.

— Очень интересно! — сказал он, с густым нажимом над словом «очень». Ручко долго вглядывался в меня своими красивыми глазами.

— Дорогой м-р Шамберлан, — заговорил он ласковым своим, задушевным голосом, — Анна де Сов была вашей любовницей до путешествия, или это произошло уже во время путешествия?

Анна гневно поставила свою чашку на стол.

— Что за вопросы! Я не его любовница! Мы товарищи по спорту — только всего! И какое вам до этого дело?

Мартен Жермен смеялся. Странный был у этого человека смех: и детский, и дьявольский одновременно.

— Друг мой, — обратился он к Ручко, — не торопитесь. Прежде всего — терпение! Но тон ее вспышки очаровательный, а? Вы что скажете, Снейк?

— Да-а, — мечтательно протянул Снейк. — И сколько непосредственности.

— Дорогие гости, — начал опять Мартен, — будьте снисходительны к нашему другу Ручко. Он думает, что все любят, как он, исповедь на людях. Но, и я заранее прошу у вас прощения, его вопрос входит в число обязательных вопросов, какие мы, комиссары при иммиграционном ведомстве, должны вам предложить. Говорите без опаски. Вы здесь в стране, где давно упразднены законы условной морали. Если вы близки, то мы примем это к сведению, и никто из нас осуждать вас за это и не подумает. Даже наоборот, — добавил он со странной какой-то усмешечкой.

— Я безо всякой утайки отвечаю на ваши вопросы, — вставил наконец я. — То, что сказала вам г-жа де Сов, — совершенная правда. Мы только путевые товарищи.

— Что? — громко заговорил Ручко, — вы жили бок о бок на этом судне, вдали от людских любопытных, нескромных глаз, и гордость в вас была сильнее желания? Но ведь это случай изумительный, — добавил он, обращаясь к Мартену.

— Очень интересно! — повторил он. — Я боюсь, дорогие коллеги, как бы дальнейшие вопросы не повлияли плохо на психологические возможности данных объектов. Я предлагаю отправить их в Психариум.

— Присоединяюсь к вашему мнению, — сказал Ручко и нежным взглядом обласкал нас обоих.

— А вы, Снейк? — спросил Мартен.

Снейк несколько минут что-то отмечал в своей записной книжке, время от времени поглядывая на Анну. Он вздохнул и ответил:

— Да... В Психариум... Конечно...

— Итак, дорогие гости, — оттого что отныне вы — наши гости, — опять обратился к нам Мартен, — пока Бео исподволь, не спеша, начнут чинить ваше судно, вы будете жить в Центральном Психариуме Майяны. Можете совершенно спокойно отправиться туда. Вы найдете там комфорт, не изысканный, правда, но, хочу надеяться, что он вас удовлетворит вполне. Мы скоро с вами увидимся там. Да, дорогие коллеги, я и забыл... Как же им, одну или две комнаты?

— Конечно, две комнаты, конечно, две... — быстро ответила Анна. И повернулась ко мне: — Но что же это все значит? И что за Психариум такой? Неужели они поместят нас в сумасшедший дом? Неужели мы совершенно бессильны... Пьер, да скажите что-нибудь, Пьер!...

— Господа... — начал я. Но в этот миг вновь овладела мною моя давняя робость, от которой было исцелило меня двухмесячное одиночество вдвоем.