Мигель де Унамуно - Туман

– Теперь я вас оставлю, у меня дела, – сказала Эухения и, подав руку Аугусто, вышла из гостиной.

– Ну, как ваши успехи? – спросила тетушка, как только Эухения удалилась.

– О чем вы, сеньора?

– О ваших чувствах, конечно!

– Плохо, очень плохо. Она сообщила мне, что у нее есть жених и что она собирается за него замуж.

– Ведь я же тебе говорил, Эрмелинда, я же говорил!

– Так нет же, нет и нет! Это невозможно. История с женихом – это безумие, дон Аугусто, безумие!

– Но если она его любит, сеньора?

– Вот и я говорю! – воскликнул дядюшка. – А свобода? Святая свобода, свобода выбора!

– Так нет же, нет и пет! Да знает ли эта девчонка, что она делает? Отвергнуть вас, дон Аугусто, вас! Этого быть не может!

– Но, сеньора, подумайте, поймите… нельзя, не еле «дует так насиловать волю молодой девушки, волю Эухении… Речь идет о ее счастье, и нас должно беспокоить только одно – ее счастье, мы должны жертвовать собой, чтобы она была счастлива.

– И вы, дон Аугусто, и вы?…

– Да, и я, сеньора! Я готов пожертвовать собой ради счастья Эухении, мое счастье заключается в том, чтобы ваша племянница была счастлива!

– Браво! – воскликнул дядюшка. – Браво! Браво! Вот это герой! Вот это анархист, мистический анархист!

– Анархист? – спросил Аугусто.

– Да, анархист. Ибо мой анархизм состоит именно в том что каждый должен жертвовать собой ради других, что каждый должен быть счастлив, делая счастливыми других, что…

– Однако ты из себя выходишь, Фермин, если тебе додают суп не точно в двенадцать, а с опозданием на десять минут.

– Ну, Эрмелинда, ты же знаешь, я анархист в теории. Я стараюсь достигнуть совершенства, но…

– Счастье тоже существует только в теории! – воскликнул Аугусто сокрушенно и как бы разговаривая сам с собой. – Я решил пожертвовать собой ради счастья Эухении, я задумал героический поступок.

– Какой?

– Вы, кажется, мне говорили, сеньора, что дом, оставленный Эухении ее несчастным отцом…

– Да-да, моим бедным братом.

– …заложен и выплата долга поглощает весь ее заработок?

– Да, сеньор.

– Ну так вот, я знаю, что мне делать! – И он направился к двери.

– Но, дон Аугусто…

…Аугусто чувствует в себе готовность на самые героические решения, на самые великие жертвы. Теперь все узнают, влюблен ли он только головой или всем сердцем, влюблен ли он или только выдумал свою страсть. «Эухения пробудила меня к жизни, к настоящей жизни, и, кому бы она ни принадлежала, я ей обязан навеки. А теперь прощайте!»

И он торжественно удалился. Едва он вышел, как донья Эрмелинда позвала:

– Деточка!

– Сеньорито, – сказала, входя к нему, Лидувина на следующий день, – там принесли белье.

– Белье? Ах, да, пусть войдет!

Вошла девушка с корзинкой выглаженного белья. Они поглядели друг на друга, и бедняжка почувствовала, что ее лицо горит; а ведь никогда такого с нею не случалось в этом доме, куда она уже столько раз приходила. Раньше хозяин, казалось, даже не замечал ее, и это вызывало у нее – уж она-то знала себе цену – беспокойство и даже досаду. Не обращает на нее внимания! Не смотрит на нее так, как смотрят другие мужнины! Не пожирает ее глазами, или, точнее говоря, не облизывает глазами ее глаза, рот, все лицо!

– Что о тобой, Росарио? Ведь тебя, кажется, так зовут?

– Да, это мое имя.

– Так что с тобою?

– Почему вы спрашиваете, сеньор Аугусто?

– Я никогда не видел тебя такой раскрасневшейся И вообще мне кажется, будто ты изменилась.

– А мне кажется, изменились вы.

– Может быть, может быть… Но подойди ближе?

– Не надо шутить, давайте рассчитаемся!

– Шутить? Ты думаешь, я шучу? – сказал он самым серьезным тоном. – Подойди-ка поближе, чтоб я тебя разглядел.

– Да разве вы не видели меня уже много раз?

– Конечно, видел, но прежде я не понимал, какая ты красавица.

– Не надо, сеньорито, не смейтесь надо мной. – Лицо ее пылало.

– А сегодня – какой цвет лица! И это солнце…

– Перестаньте.

– Подойди сюда. Ты решила, что сеньорито Аугусто сошел с ума, не так ли? Так нет, нет, вовсе нет! Сумасшедшим я был до сих пор – вернее сказать, был глупцом, совершеннейшим глупцом, заблудившимся в тумане, слепым… Совсем недавно у меня открылись глаза. Сама посуди, сколько раз ты приходила сюда и я смотрел на тебя, но тебя не видел. Как будто я не жил, Росарио, как будто не жил… Я был глупцом, глупцом… Но что с тобой, деточка, что с тобой?

Росарио от волнения опустилась на стул и, закрыв лицо руками, расплакалась. Аугусто вскочил, закрыл дверь, вернулся к девушке и, положив руку ей на плечо, сказал самым проникновенным и теплым голосом, очень тихо: