Мигель де Унамуно - Туман

– Что ж, попробую объяснить тебе. Ты был влюблен – очевидно, сам того не зная – в женщину, но абстрактно, а не в ту или другую. Когда же ты увидел Эухению, абстрактное стало конкретным, женщина вообще стала данной женщиной, и ты влюбился в нее, а теперь ты, не забывая Эухении, перенес свою любовь почти на всех женщин, ты влюбляешься во множество, в род. Итак, ты перешел от абстрактного к конкретному, а от конкретного к родовому, от женщины вообще – к одной женщине, а от нее – к женщинам.

– Да это метафизика!

– А разве любовь не метафизика?

– Бог с тобой!

– Особенно в твоем случае. Ведь твоя влюбленности совершенно церебральная, или, как обычно говорят, головная.

– Это ты так считаешь!.. – воскликнул Аугусто, слегка задетый и раздосадованный: слова о головной влюбленности уязвили его в самое сердце.

– И если уж ты споришь, скажу тебе, что и сам ты только чистая идея, вымышленное существо.

– Неужели ты считаешь, что я неспособен по-настоящему любить, как все люди?

– Ты влюблен по-настоящему, я тебе верю, но влюблен только головой. Ты думаешь, что влюблен.

– А разве быть влюбленным не значит думать, что ты влюблен?

– Нет, нет, дорогой, это гораздо сложнее, чем ты воображаешь!

– Как же определить, объясни мне, влюблен человек или только считает, что влюблен?

– Знаешь, лучше оставим этот разговор и поговорим о другом.

Когда Аугусто вернулся домой, он взял на руки Орфея и сказал ему: «Давай подумаем, Орфей, какая разница между тем, влюблен ты или думаешь, что влюблен! Влюблен я в Эухению или нет? Разве, когда я ее вижу, не бьется у меня в груди сердце и не воспламеняется кровь? Разве я не такой, как все мужчины? Я должен доказать им, Орфей, что я такой же, как они!»

Во время ужина он задал Лидувине вопрос:

– Скажи мне, Лидувина, откуда видно, что человек влюблен по-настоящему?

– И о чем вы только думаете, сеньорито!

– Скажи, откуда это видно?

– Ну, как вам сказать… Он говорит и делает много глупостей. Когда мужчина по-настоящему влюбляется, с ума сходит по какой-нибудь женщине, он перестает быть человеком.

– Чем же он становится?

– Он становится… ну, вроде как вещь или ручной зверек. Женщина делает с ним все, что захочет.

– Тогда, значит, если женщина влюбляется, или, как ты говоришь, сходит с ума по мужчине, мужчина тоже делает с нею все, что захочет.

– Это все-таки не совсем одно и то же.

– Как?

– Очень трудно объяснить, сеньорито. Но вы по правде влюбились?

– Сам пытаюсь это выяснить. Но глупостей, отчаянных глупостей я еще не говорил и не делал… как мне кажется…

Лидувина больше ничего не сказала, а Аугусто спросил себя: «Действительно ли я влюблен?»

Когда на следующий день Аугусто пришел в дом дона Фермина и доньи Эрмелинды, прислуга проводила его в гостиную со словами: «Сейчас позову». На минуту он остался один и как бы в пустоте. Грудь сжимало как обручем. Его охватило тревожное чувство торжественности момента. Он сел, сразу же встал и для успокоения начал рассматривать картины на стенах; среди них был и портрет Эухении. Ему вдруг захотелось удрать, спастись бегством. Но тут послышались быстрые шаги, и Аугусто, как кинжалом, резануло по груди, а голову заполнил тут май. Дверь гостиной отворилась, вошла Эухения. Бедняга оперся на спинку кресла. Она же, увидев, как он помертвел, сама побледнела и остановилась посреди гостиной; затем подошла к нему и спросила прерывистым, тихим голосом.

– Что с вами, дон Аугусто, вам плохо?

– Нет, нет, ничего.

– Чем вам помочь? Вы чего-нибудь хотите?

– Стакан воды.

Как будто усмотрев в этом спасение, Эухения вышла, чтобы принести ему стакан воды, и сделала это очень быстро. Вода колыхалась в стакане, но еще больше колыхался стакан в руках Аугусто, который пролил воду на подбородок, не отрывая ни на миг глаз от Эухении.

– Если желаете, – сказала она, – я прикажу приготовить вам чашку чая, а может, хотите, мансанильи или липового настоя? Уже прошло?

– Нет, нет, ничего, все в порядке, благодарю вас, Эухения, благодарю. – И он вытер воду с подбородка.

– Ну хорошо, теперь присядьте. – И, когда они уселись, продолжила: – Я ждала вас все эти дни и велела прислуге впустить вас, даже если не будет дяди с тетей. Я хотела поговорить с вами наедине.

– О Эухения, Эухения!

– Побольше хладнокровия. Я не воображала, что мое присутствие на вас так подействует, я даже испугалась, когда вошла сюда: вы были похожи на мертвеца.