Элизабет Гаскелл - Север и Юг

– Спасибо, – прохладным тоном сказала Маргарет. – Только если меня заинтересует жизнь в странном нынешнем обществе, я лучше обращусь за информацией к отцу.

– Вы находите наше милтонское общество странным? Почему?

– Не знаю. Наверное, из-за того, что я вижу в вашем городе два класса, которые имеют обоюдную зависимость во всех отношениях, и каждый из них рассматривает интересы другого как противоположные своим собственным. Я раньше никогда не жила в таких местах, где две группы людей постоянно унижают друг друга.

– Кто вам сказал, что хозяева фабрик унижают рабочих? Я не спрашиваю, от кого вы получили сведения о том, что рабочие унижают промышленников. Мне кажется, виной всему недопонимание моих слов, прозвучавших на прошлой встрече. Но кто вам рассказал о плохом обращении хозяев?

Маргарет покраснела, затем с улыбкой сказала:

– Мне не нравятся пристрастные допросы. Я отказываюсь отвечать. Кроме того, мои пояснения ничего не изменят. Просто поверьте мне на слово. Кое-кто, в частности один рабочий, говорил мне, что фабриканты заинтересованы в сокращении доходов рабочего класса. Потому что, если у рабочих появятся сбережения в банке, они станут менее зависимыми от работодателей.

– Это тебе тот самый Хиггинс рассказал? – спросила миссис Хейл.

Мистер Торнтон не подал виду, что расслышал фамилию рабочего. Он понимал, что Маргарет не хотела бы этого. Тем не менее у него была цепкая память.

– Более того, я слышала, что хозяева фабрик предпочитают нанимать в цеха невежественных работников, им не нужны «подпольные адвокаты», – так капитан Леннокс называл солдат в своем полку, которые постоянно выясняли и обсуждали причины поступавших приказов.

Последняя часть ее реплики была адресована отцу, а не мистеру Торнтону. «Кто такой капитан Леннокс?» – подумал гость со странным недовольством, которое помешало ему дать своевременный ответ. В беседу вступил мистер Хейл:

– Ты не интересуешься работой школ. Иначе, Маргарет, тебя удивило бы, как много в Милтоне сделано для образования людей.

– Да, я мало интересуюсь милтонскими школами, – с внезапной покорностью ответила она. – Но невежество, о котором я говорила, не связано с умением читать и писать. Этому можно научить любого ребенка. Я имела в виду отсутствие благоразумия и жизненных целей. Мне трудно облечь свои мысли в слова. Однако тот рабочий говорил, что хозяева фабрик хотели бы иметь в цехах великовозрастных детей, живущих лишь настоящим моментом. Людей, ослепленных своим безрассудным подчинением.

– Что ж, мисс Хейл, мне ясно, что ваш информатор нашел себе милую слушательницу, готовую принять те клеветнические бредни, которые он решил выставить против хозяев фабрик, – обиженно произнес мистер Торнтон.

Маргарет промолчала. Ей было неприятно, что их гость воспринял ее слова как личную обиду.

– Я не имею таких знакомств с рабочими, как Маргарет, – произнес мистер Хейл. – Но, признаюсь, меня тоже удивляет антагонизм между промышленниками и рабочими. Те идеи, которые вы время от времени выражаете, подтверждают это впечатление.

Маргарет вышла из комнаты. Мистер Торнтон выдержал небольшую паузу. Он был раздосадован тем, что они снова не поняли друг друга. Чувство горечи заставило его относиться к своим словам с удвоенным вниманием, что придало им особый вес.

– Я считаю, что мои интересы идентичны желаниям «рабочих рук», и наоборот. Мы часто называем наемную силу «руками». Я знал, что этот технический термин не понравится мисс Хейл, поэтому не использовал его при ней, хотя рабочий люд так называли еще до моего рождения. Возможно, однажды, в далеком будущем – в Утопии другого тысячелетия, – единство замыслов производителей и работа «рук» реализуются на практике. Я даже готов признать республику идеальной формой правления.

– Кстати, мы можем перейти к «Республике» Платона, когда закончим читать Гомера.

– Во времена Платона вполне могло оказаться, что все мы – мужчины, женщины и дети – соответствовали бы описанной им республике. Но давайте рассмотрим конституционную монархию при нашем нынешнем состоянии морали и интеллекта. В младенчестве мы требуем мудрого деспотизма, который управлял бы нами. Почему детство и юность воспринимаются нами такими счастливыми этапами жизни? Потому что они проходили под надежной защитой твердой и благоразумной власти родителей. Я согласен с мисс Хейл, что иногда мы относимся к рабочим, как к своим детям. Но мне чужда идея о том, что нам, промышленникам, хотелось бы удерживать их в виде великовозрастных недорослей. Я утверждаю, что деспотизм является для них лучшим способом управления. Поэтому в рабочие часы, когда я контактирую с ними, мне приходится быть властным автократом. Я использую свою проницательность – без обмана и ложной филантропии, которых у нас на севере немало, – для принятия мудрых законов и справедливых решений, способствующих ведению бизнеса. Да, эти законы в первую очередь выгодны мне и, только опосредованно, моим рабочим. Но я никогда не стану отчитываться перед подчиненными и отступать от своих планов под давлением их стачечных комитетов. Пусть бастуют. Моя фабрика понесет убытки, но рабочие в конце концов поймут, что я никогда не проявлю слабость и не поменяюсь ни на йоту.