Элизабет Гаскелл - Север и Юг

– Материнская любовь дается Богом, Джон. Со временем она становится прочнее и сильнее. Девичья любовь похожа на клуб дыма – она меняется при каждом порыве ветра. Она отвергла тебя, мой мальчик, верно?

Миссис Торнтон сжала зубы и оскалилась, как собака. Он покачал головой.

– Я не гожусь для нее. Да, мама. Я знал, что не гожусь.

Она выдавливала слова сквозь сжатые зубы. Джон не слышал, что она говорила. Но блеск ее гневных глаз не оставлял сомнений в том, что это были проклятия. Однако сердце миссис Торнтон подпрыгнуло от радости, когда она осознала, что сын снова принадлежал только ей.

– Мама! – сказал он торопливо. – Я не могу слышать грубых слов в ее адрес. Пощади меня, пожалуйста! Мне и так сейчас тошно. Я все еще люблю ее. Люблю больше, чем когда-либо.

– А я ненавижу ее, – тихим свирепым голосом ответила миссис Торнтон. – Я старалась не питать к ней ненависти, когда она встала между мной и тобой. Мне верилось, что она сделает тебя счастливым. Я отдала бы всю кровь моего сердца, чтобы так оно и было. Но теперь я ненавижу ее за твои страдания. Джон, не нужно скрывать от меня израненных чувств. Я носила тебя в своей утробе, поэтому твоя печаль является моей. И если ты не можешь ненавидеть эту женщину, то я буду ненавидеть ее.

– Мама, ты просто заставишь меня любить ее еще сильнее. Если ты начнешь относиться к ней несправедливо, мне придется как-то уравновесить это. Но почему мы говорим о любви и ненависти? Я не интересен Маргарет, и этого достаточно… даже с избытком. Давай не будем возвращаться к этой теме. Так ты мне действительно поможешь. Просто никогда не произноси ее имя.

– С огромным удовольствием. Я только хочу, чтобы она и вся ее семья были изгнаны туда, откуда они приехали.

Он стоял неподвижно, глядя на огонь в камине. При виде его печали сухие потускневшие глаза матери наполнились слезами, хотя со стороны казалось, что она, как и прежде, выглядела мрачной и грозной.

– Выписаны ордера на арест троих заговорщиков, – сказал Джон. – Вчерашний бунт помог закончить забастовку.

Имя Маргарет больше не упоминалось в их разговоре. Они перешли к обычным темам, обсуждая факты, а не мнения и чувства. Их голоса были спокойными и бесстрастными. Сторонний человек мог бы подумать, что ему еще ни разу в жизни не доводилось наблюдать столь холодное и безразличное общение двух близких родственников.

На следующее утро мистер Торнтон занялся фабричными делами. В последнее время к готовым товарам хлопчатобумажной промышленности предъявлялись не столь жесткие требования, поэтому он, желая превратить данные уступки в преимущество, согласился на несколько трудных заказов. В час дня у него состоялась встреча с коллегами из магистрата, на которой – благодаря его сметливому уму и дальновидности – они быстро пришли к необходимым решениям. Пожилые члены муниципального совета, давно управлявшие городом, – люди большего достатка, по традиции скупавшие землю, в то время как он вкладывал свободный капитал в производство, – охотно полагались на его поддержку и мудрые суждения. По их общему согласию, мистер Торнтон обеспечивал взаимодействие магистрата с полицией. Такое уважение общества заботило его не больше, чем слабый западный ветер, который едва отклонял дым, поднимавшийся из самой высокой фабричной трубы. Он не замечал повсеместного почтения, которое оказывали ему окружающие люди, – а если бы и замечал, то считал бы это помехой на пути к поставленным целям. Мистера Торнтона интересовало только ускоренное осуществление задуманных планов. Хотя, конечно, уши его матери жадно впитывали все, что говорили женщины из семейств богатых торговцев и членов муниципального совета: например, о том, как высоко ценили ее сына мистер Этот и мистер Тот, или о том, что дела в городе шли бы совершенно иначе, то есть очень-очень плохо, не будь мистера Торнтона в магистрате.

Наконец он разобрался со всеми своими делами и его рабочий день завершился. Казалось, что глубокое вчерашнее разочарование и бесцельное блуждание в последующие часы прояснили его затуманенный интеллект. Он снова наслаждался силой разума. Он мог пренебречь сердечными страданиями. И если бы мистер Торнтон знал слова из песни мельника, жившего у речки Ди, он мог бы пропеть: «Я не забочусь ни о ком, и обо мне никто не заботится».