Дмитрий Бегичев - Семейство Холмских. Часть пятая

"Милый, добрый, настоящій родной братъ нашъ!" вскричала Елисавета, которая, узнавъ о пріѣздѣ Пронскаго, тому часъ вышла въ гостиную. – "Помогите, помогите ему! Мнѣ кажется, единственное средство къ спасенію сестры Катиньки есть возвращеніе ея мужа."

Пронскій долго просидѣлъ съ обѣими сестрами, которыя по очереди выходили провѣдывать Катерину, онъ разспрашивалъ, и входилъ во всѣ подробности, не только о болѣзни ея, но и о дѣлахъ несчастнаго семейства, и со всевозможною деликатностію спросилъ y Софьи: не нужно-ли денежное пособіе? Софья поблагодарила его, умѣла отдать должную справедливость его заботливости и вниманію, но сказала, что въ деньгахъ недостатка не имѣетъ. Пронскій простился съ вечера, и на другой день рано утромъ, отправился въ городъ, гдѣ Аглаевъ содержался въ тюрьмѣ.

Пронскій вскорѣ увѣрился, что не было уже никакой возможности помочь Аглаеву. Слѣдствіе производилось весьма недолго: преступленіе было явно; никакихъ продолжительныхъ справокъ дѣлать было не нужно; смертоубійцы находились на лицо, и тотчасъ на мѣстѣ убійства схвачены. Змѣйкинъ не имѣлъ никакой возможности запираться: онъ самъ во время драки былъ избитъ и израненъ; ему хотѣлось взять все на себя, и избавить Аглаева; но свидѣтели изобличили его, да и самъ Аглаевъ во всемъ признался, и обѣлилъ себя рѣшительно: Пронскій не имѣлъ никакой надежды спасти его, и съ стѣсненнымъ сердцемъ отправился къ нему въ тюрьму.

Онъ нашелъ Змѣйкина съ подвязаннымъ еще отъ побоевъ лицомь, сидящаго подлѣ стола, съ трубкою. Передъ нимъ стояли стаканъ и бутылка вина; въ глазахъ его замѣтно было какое-то отвратительное равнодушіе. Напротивъ того, Аглаева нашелъ онъ лежащимъ въ койкѣ, въ мрачной и глубокой задумчивости. Поблекшіе глаза, блѣдность лица, худоба – все показывало, что онъ былъ снѣдаемъ внутреннимъ раскаяніемъ и горестію.

"Великодушный, добрый, почтенный человѣкъ! вы не погнушались провѣдать злодѣя и смертоубійцу!" – сказалъ Аглаевъ, вскочивъ съ своей койки. И, заливаясь горькими слезами, схватилъ онъ руки Пронскаго, прижимая ихъ къ своему сердцу. "Я извергъ, отвергнутый природою! нѣтъ того ужаснаго наказанія, котораго не былъ-бы я достоинъ – нѣтъ выраженій для изъясненія злодѣйства моего! Я вовлекъ въ погибель столько невинныхъ, я…." Но онъ не могъ продолжать далѣе; сильныя рыданія захватывали дыханіе его. Слезы градомъ текли изъ глазъ Пронскаго; онъ держалъ Аглаева за руку, и не въ силахъ былъ ничего говорить. – "Скажите," продолжалъ Аглаевъ, отдыхая нѣсколько отъ рыданій, "что моя жена? Ея уже нѣтъ болѣе на свѣтѣ? Она вѣрно не перенесла моего злодѣйства?" – нѣтъ, она еще жива; но не скрою отъ васъ, что она въ ужасномъ положеніи. – "Кто желаетъ ей добра, тотъ долженъ молить Бога, чтобы Онъ скорѣе прекратилъ ея страданія смертію. Какое существованіе можетъ предстоять ей! Жена смертоубійцы, мать дѣтей отца-преступника – это неизгладимое пятно для моего семейства, это вѣчное мученіе, котораго ничѣмъ облегчить не возможно! И я, извергъ, я, злодѣй, повергнулъ ихъ въ такое бѣдственное положеніе!"… Рыданія Аглаева снова возобновились, до такой степени, что съ нимъ сдѣлались судороги. Пронскій испугался, и просилъ караульнаго офицера послать поскорѣе за лекаремъ; но Аглаевъ по немногу успокоился; его положили на койку, и Пронскій сѣлъ подлѣ него.

Въ уныніи и въ совершенномъ изнеможеніи, Аглаевъ смотрѣлъ на Пронскаго, молчалъ, и, какъ видно было собирался съ духомъ продолжать разговоръ. "Я догадываюсь," сказалъ онъ, прерывающимся слабымъ голосомъ – горесть и душевное волненіе истощили его силы – "что если точно еще жена моя жива, то она должна лишиться разсудка, при ея чрезвычайной чувствительности и разстроенномъ здоровьи. Ей невозможно перенести такого удара. Я предвидѣлъ, что она должна, или внезапно умереть, или сойдти съ ума. Послѣднее еще ужаснѣе для меня, нежели самая смерть ея. Признаюсь, я познакомился было съ мыслію, что страданія ея прекратились, и что она уже не существуетъ. Мнѣ представлялась она передъ престоломъ Божіимъ, испрашивающею милосердія кающемуся грѣшнику. Наказаніе мое началось уже въ здѣшнемъ мірѣ. Весь адъ въ моей душѣ, и мученія мои неизъяснимы; но, за всѣмъ тѣмъ, я боюсь умереть…. Что ожидастъ меня въ будущей жизни? Мысли о вѣчномъ мученіи на томъ свѣтѣ удерживаетъ меня отъ самоубійства! Лишить себя жизни всегда можно. Не смотря ни на какой надзоръ, есть множество средствъ къ тому. Но меня останавливаетъ мысль, что, можетъ быть, Богъ, за здѣшнія мои страданія, умилостивится и простить мое преступленіе!" Такъ говорилъ Аглаевъ, и тихія слезы раскаянія текли по блѣдному лицу его.