Дмитрий Бегичев - Семейство Холмских. Часть пятая

"Не унывайте, любезный Петръ Ѳедоровичъ" – отвѣчалъ Пронскій. – "Надѣйтесь на милосердіе Божіе, переносите съ терпѣніемъ и безъ ропота несчастіе ваше, и будьте спокойны въ разсужденіи вашего семейства."– Такъ! На васъ, великодушнѣйшій человѣкъ, и на вашу Софью Васильевну – этого Ангела во плоти, возлагаю всю мою надежду – сказалъ Аглаевъ, схватилъ руку Пронскаго и противъ воли его сталъ цѣловать ее. – Вамъ поручаю ихъ! Заступите имъ мѣсто отца! Эта надежда услаждаетъ мою горесть. Самъ Богъ заплатитъ вамъ за благодѣянія къ моимъ, совершенно несчастнымъ сиротамъ. Ежели-бы я просто умеръ, не совершивъ столько злодѣйствъ, то это обыкновенная участь всѣхъ людей; но судьба сиротъ, дѣтей преступника, ужасна! Всякій гнушается ими. "Вотъ это дѣти смертоубійцы Аглаева! будутъ говорить многіе. "Смотрите, какія y нихъ звѣрскія лица! Они вѣрно пойдутъ по отцѣ!.. Внушите въ нихъ твердость духа и покорность Провидѣнію; убѣдите ихъ, чтобы они простили меня – продолжалъ Аглаевъ – и рыданія его опять начались жестоко. – Умоляйте ихъ, почтенный, добродѣтельнѣйшій Николай Дмитріевичъ, чтобы они не проклинали памяти моей! Я слишкомъ много, слишкомъ жестоко наказанъ! Мысль о будущей судьбѣ несчастныхъ дѣтей моихъ есть настоящее адское мученіе. Сердце мое раздирается на части, помышляя о нихъ! О, Боже мой, Боже мой! недостоинъ я твоихъ милостей; но несчастная жена моя, но невинныя мои дѣти…. Я покрылъ вѣчнымъ посрамленіемъ всю жизнь ихъ…" Онъ задыхался отъ рыданій, и не могъ болѣе говорить ничего.

"Самъ-же ты во всемъ виноватъ" – сказалъ равнодушно Змѣйкинъ, допивая стаканъ вина;-"я хотѣлъ взять все на себя. Свидѣтели не могли представить ясныхъ доказательствъ къ изобличенію твоему, и ты могъ-бы оправдаться. Со временемъ, все было-бы забыто: посидѣлъ-бы ты, можетъ быть, нѣсколько времени въ смирительномъ домѣ за пьянство и буянство. Такъ вотъ нѣтъ! Какъ дуракъ, все выболталъ, во всемъ признался – теперь самъ на себя пѣняй!"

Но Аглаевъ ничего уже не могъ ни слышать, ни отвѣчать ему. Судороги возобновились, и за ними послѣдовалъ жестокій обморокъ. Лекарь, за которымъ давно посылалъ Пронскій, пришелъ въ это время. Онъ развязалъ Аглаеву галстухъ, теръ ему виски, давалъ нюхать спиртъ, и кое-какъ привелъ его въ чувства. Но Аглаевъ былъ въ такой слабости, что ни рукой, ни ногой не могъ пошевелиться. Съ большимъ усиліемъ, самымъ тихимъ голосомъ, могъ онъ только попросить Пронскаго, чтобы сдѣлать ему величайшее благодѣяніе, исходатайствовавъ y Начальства позволеніе – перемѣстить его куда нибудь отъ Змѣйкина. "Одинъ видъ этого изверга, виновника всѣхъ бѣдствій моего семейства, раздираетъ мою душу и приводитъ меня въ отчаяніе!" говорилъ Аглаевъ.

Лекарь совѣтовалъ ему успокоиться, a Пронскаго просилъ оставить его, чтобы не произвесть опять новаго душевнаго волненія, которое, въ несчастномъ положеніи Аглаева, могло быть для него пагубно. Лекарь сказалъ Пронскому, что судороги уже нѣсколько разъ съ нимъ были, и часъ отъ часу усиливаются, что долго выдержать такой болѣзни ему невозможно, и, навѣрное, онъ скоро умретъ. "Я думаю, не лучше-ли, не легче-ли для него будетъ, если мученія его разомъ прекратятся. Что за жизнь!" отвѣчалъ Пронскій, утирая свои слезы. Онъ оставилъ Аглаева, и спѣшилъ выйдти; но проходя черезъ тюремный дворъ, Пронскій встрѣтился съ человѣкомъ, лицо котораго, хотя и было въ изнеможеніи отъ горести, a казалось знакомымъ. Пронскій остановился съ ужасомъ. "Неужели, " думалъ онъ, "это Инфортунатовъ , бывшій мой начальникъ, который записалъ меня въ службу, былъ покровителемъ моей молодости, и потомъ истиннымъ моимъ другомъ?" Пронскій долго не могъ опомниться. «Неужели это вы, Данило Николаевичъ?» – вскричалъ онъ наконецъ. – Точно я – отвѣчалъ несчастный. – А это ты, Николай Дмитріевичъ? Мы такъ давно не видались – Я было совсѣмъ не узналъ тебя. – «Какимъ образомъ могли вы попасть сюда?» – Я тамъ, гдѣ мнѣ должно быть – продолжалъ Инфортунатовъ – въ тюрьмѣ, какъ преступникъ и смертоубіица! – "Какъ? Возможно-ли?…. Что съ вами случилось? Неужели вы имѣли несчастіе на дуэли убить вашего соперника?… Находясь въ службѣ, въ самую несчастную эпоху, когда бретёрство достигало до высшей степени, вы были примирителемъ многихъ дуэлистовъ, возставали такъ часто и такъ краснорѣчиво противъ этого пагубнаго предразсудка, оставшагося отъ временъ варварства. И подъ старость лѣтъ, бывши уже въ отставкѣ, неужели совершили вы преступленіе и убили на поединкѣ соперника вашего? Должно, чтобы необыкновенное что нибудь, и ужасное, рѣшило васъ на дуэль?" – Нѣтъ, любезный другъ! я убилъ человѣка не на поединкѣ, a просто приставивъ ему къ груди, умышленно и прямо, пистолетъ. – «Что все это значитъ? Это какая-то ужасная загадка! Не во снѣ-ли я вижу?» отвѣчалъ Пронскій, протирая себѣ глаза, всматриваясь въ лицо Инфортунатова, и стараясь замѣтить – не сошелъ-ли онъ съ ума. – Это значитъ, любезный мой, что самый тихій, самый миролюбивый человѣкъ отвѣчать за себя не можетъ; что всякій изъ насъ близокъ къ погибели, и что иногда встрѣчаются на поприщѣ жизни такія непредвидѣнныя, такія ужасныя несчастія, которыхъ никакая человѣческая премудрость отвратить не можетъ! – продолжалъ Инфортунатовъ, и слезы градомъ полились изъ глазъ его. – Все это совершилось со мною; въ нѣсколько минутъ лишился я жены, дочери, и сдѣлался смертоубійцею, т. е. бывши самымъ счастливымъ человѣкомъ, въ одно мгновеніе, повергнутъ въ бездну погибели!