Александр Дюма - Ущелье дьявола

– Так и следует! – вскрикнула Гретхен. – Швырнем обратно демону его отродье!

– Но ведь это все-таки мое дитя, мое единственное дитя! – пролепетала Христина, корчась от новой схватки. – Ох, я думаю, несчастное создание умрет. Господи, пошли и мне смерть! Гретхен, если ребенок будет мертвый, ты похорони его, слышишь, сама зарой ночью в лесу. Ты клянешься, что сделаешь это?

– Клянусь!

– И меня тогда тоже похорони, Гретхен. Чтобы никто не знал!.. О, мой Юлиус, прости! Я так любила тебя… Умереть, не повидавшись с тобой!.. Гретхен, никому ни слова, сохрани тайну во что бы то ни стало!

Тут с ней случился обморок.

На следующий день было празднество и всеобщее ликование в городе Ашафенбург. Мужчины, женщины, дети, почтенные старцы – все высыпали на улицы. Ожидали прибытия Наполеона. Все было забыто: торговля, вчерашние хлопоты, начатые дела. Только один человек не принимал участия во всеобщей радости, напротив, лицо его было задумчиво и мрачно. То был наш приятель Трихтер. Он шел, опустив голову и устремив взгляд в землю. Он был не один, а с новым знакомым.

– Дорогой мой Реймер, – проговорил Трихтер, – я страшно взволнован.

– От вина, что ли? – спросил тот, посмотрев на его красный нос.

– Да ну! – пренебрежительно воскликнул Трихтер. – На меня вино перестало действовать лет пятнадцать назад. Я не хочу сказать, что совсем не пил сегодня. Наоборот, хотел подбодрить себя и даже пробовал напиться. Напрасная попытка! Поистине плачевна судьба моя! Я уже не могу опьянеть. Какая слабость!

– А отчего вам хотелось так напиться непременно сегодня? – спросил Реймер.

– Потому что я сегодня должен подать прошение Наполеону. Прошение, составленное для меня Самуилом. И понимаете, в каком я положении? Мне придется подойти к этому великому человеку, говорить с этим исполином-императором, перед которым смолкает грохот пушек. Так как же тут быть хладнокровным?

– Вы преувеличиваете. Это пустяки – подать прошение. Хотите, я подам за вас?

– Нет, Самуил заставил меня поклясться, что я собственноручно подам его императору.

– Так и будет! Вы подадите прошение. Адъютант возьмет его, император пойдет дальше и даже не взглянет на вас. Неужели вы думаете, что он сейчас же станет его читать?

– Я совершенно уверен в этом. Самуил получил точные сведения по этому поводу. В Майнце, и вообще на всем пути своего следования, Наполеон лично вскрывал все прошения и в тот же вечер диктовал ответы на них. Он хочет расположить к себе Германию, так как оставит ее у себя в тылу.

– А это прошение имеет для вас большое значение?

– Еще бы! Оно – хлеб насущный для моей старухи матери. В прошлом году у меня было пять тысяч гульденов. Я послал из них матери пятьсот, она заплатит ими свои долги. У меня были самые лучшие намерения: я хотел послать ей еще денег. Но мы с моим другом Фрессванстом опустошили свои кошельки… Увы! В один день скончались и деньги мои, и друг. Фрессванст, допивая последнюю бутылку, умер от прилива крови к мозгу. Скрутило-таки несчастного! А я разорился. Вчера Самуил, мой благородный господин, посоветовал мне подать это прошение, которое написал собственноручно.

– Но, – произнес Реймер, – вы имеете право рассчитывать на милость Наполеона?

– Мой дядя служил под его начальством и был убит. Надо вам сказать, дорогой мой, что я наполовину француз, по матери. Вот почему я, хоть я и немец, и студент, могу обратиться с просьбой к Наполеону без всяких угрызений совести. Я говорю по-французски лучше самого Расина. Мой дядя давал моей матери средства к существованию, император отнял у нее кормильца, справедливость требует, чтобы он помог ей. Если он поместит ее в приют – о чем я и прошу его, – мне не надо будет заботиться о ней, и я смогу один докончить начатые мной и Фрессванстом изыскания. Потому что если я и пью, то не ради наслаждения. Кроме того сорта водки, которую я пил в Ландеке и которая, признаюсь вам, разливалась во мне какой-то приятной теплотой, все вина кажутся мне просто водой. И я, только ради науки и из любви к человечеству, а вовсе не из личной какой-нибудь выгоды, продолжаю упорно трудиться на этом поприще. Следовательно, вы понимаете теперь, как важно для мира, чтобы император исполнил мою просьбу.

– Он исполнит ее, в этом нет сомнений. Но я слышу, как народ кричит: «Виват!»

– Неужели едет Наполеон? – спросил Трихтер, задрожав.

– Нет, кричат: «Да здравствует Франция!» Это, вероятно, какие-нибудь генералы или адъютанты, которые едут перед ним… Кстати, где же вы подадите ему свою просьбу?