Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери (сборник)

На вторичный крик из брюха слона отозвался молодой, ясный и веселый голос:

– Здесь!

Вслед за тем доска, закрывавшая отверстие в слоне, отодвинулась и из-за нее показался мальчик, который, проворно скользнув вдоль ноги слона, спрыгнул с ее нижней оконечности на землю. Мальчик этот был Гаврош, а вызывавший его – Монпарнас.

Должно быть, крик Монпарнаса был условным и означал: «Здесь ли ты, Гаврош?»

Услыхав этот крик сквозь сон, гамен тотчас же вскочил, выполз из своего алькова, раздвинул немного сеть, затем снова тщательно задвинул и закрепил ее; после этого он открыл люк и спустился вниз.

Монпарнас и Гаврош сразу узнали друг друга в ночной темноте. Монпарнас ограничился словами:

– Ты нам нужен. Иди, помоги нам немного.

Гамен не требовал других объяснений.

– Иду, – сказал он.

Мятеж есть одно из явлений, выходящих из ряда вон. Он всегда вспыхивает одновременно во всех местах. Первый встречный овладевает толпой и ведет ее куда хочет. Ужасное дело, к которому примешивается что-то вроде зловещей веселости. Начинается обыкновенно с криков, потом запираются лавки, выставки товаров исчезают, там и сям раздаются одинокие выстрелы, люди бегут, удары прикладами потрясают ворота, слышно, как в глубине дворов смеются служанки, приговаривая: «Ну, быть потехе!»

Около шести часов вечера пассаж Дю-Симон превратился в место битвы. В одном конце его находились мятежники, в другом – войска.

Перестреливались от решетки до решетки. Посторонний наблюдатель, мечтатель, автор этой книги, пожелавший взглянуть в непосредственной близости на бурливый вулкан, очутился в этом пассаже буквально между двух огней. У него не было другой защиты, кроме выступов полуколонн, отделявших один от другого магазины, и он около получаса находился в этом неприятном положении. Между тем пробили сбор: национальная гвардия поспешно надевала мундиры и вооружалась, легионы выступали из мэрий, полки выходили из казарм. Против пассажа Де-Ланкер один барабанщик пал под ударом кинжала. Другой был атакован тридцатью молодыми людьми, которые разбили его барабан и отняли у него саблю. Третий был убит.

Восстание из центра Парижа устроило что-то вроде недоступной, исполинской, извилистой цитадели. Там был очаг движения, там, очевидно, и сосредоточивалось все дело; остальное же было не более как мелкие стычки. Так как в центре еще не дрались, то можно было понять, что решение вопроса подготовлялось именно там.

В некоторых полках солдаты были в нерешительности, что еще более усиливало ужасающую мрачность кризиса. Командирами их были два неустрашимых человека, испытанных в настоящих войнах: маршал де Лобо и генерал Бюжо, причем последний был подчинен первому. Огромные патрули, состоящие из пехотных батальонов, замкнутых в целые роты национальной гвардии и предшествуемых полицейскими комиссарами в шарфах, объезжали охваченные мятежом улицы. Правительство, держа в руках армию, еще колебалось. Наступала ночь, и слышался звон набатного колокола.

В этот момент, когда мятеж, разгоревшийся от столкновения народа с войском перед арсеналом, вызвал обратное движение в толпе, следовавшей за гробом Ламарка вдоль бульваров, произошло страшное смятение. Она заколыхалась, ряды разорвались, все бросились бежать, спасаться: одни с грозными криками, требовавшими атаки, другие с выражением страха на побледневших лицах. Могучий поток, покрывавший бульвары, разделился в один миг и хлынул направо и налево, чтобы затем разлиться мелкими потоками сразу по двумстам улицам и наполнить их шумом прорвавшейся плотины. В эту минуту по улице Менильмонтан шел, весь в лохмотьях, мальчик с веткой черного дерева в руках, сорванной на высотах Бельвиля. Проходя мимо лавочки торговки разным старьем, он увидал выставленный там старинный седельный пистолет. Мальчик бросил на мостовую ветвь и крикнул:

– Мамаша, я беру взаймы у тебя эту штучку! – И, схватив пистолет, он бросился с ним бежать.

Это был маленький Гаврош, тоже отправлявшийся на войну.

Вернувшись утром к слону, он извлек из него обоих малюток, разделил с ними завтрак, который где-то добыл, затем ушел от них, доверив их той доброй матери-улице, которая почти воспитала его самого. Уходя от ребятишек, он назначил им вечером свидание на том же месте, где находился с ними в эту минуту, и сказал на прощание: «Я разбиваю палку, то есть беру ноги в зубы или, как еще говорят, улепетываю. Если вы, карапузики, не отыщете сегодня папеньку с маменькой, то приходите опять сюда вечером. Я накормлю вас ужином и уложу спать». Ребятишки, подобранные, вероятно, городским сержантом и отведенные в участок или украденные каким-нибудь балаганным фокусником, а то и просто заблудившиеся в громадном парижском лабиринте, вечером не вернулись назад. Дно общественного мира полно таких исчезновений. Гаврош так и не видал более малюток. С этой ночи протекло уже несколько месяцев, в течение которых Гаврош, почесывая голову, не раз говорил сам себе: «Куда же это девались мои ребятки, черт их возьми?»