Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери (сборник)

Вымокшие до костей дети начали согреваться.

– А скажите-ка теперь, из-за чего вы давеча так хныкали? – продолжал Гаврош и, указывая на младшего, прибавил: – Этому карапузу еще простительно реветь, а такому большому, как ты, ужасно стыдно. Ты тогда становишься похожим на мокрую курицу и на идиота.

– Да ведь нам некуда было идти и было очень страшно одним, – ответил старший.

Гаврош то и дело прерывал его, советуя заменять многие выражения словами из воровского языка; мальчик благодарил его за наставление и обещал запомнить.

Дети крепко прижались друг к другу. Гаврош расправил под ними сбитую циновку, еще раз подоткнул везде попону и снова велел им «дрыхнуть». Потом задул фитиль.

Только что он успел сам хорошенько улечься, как проволочный шатер стал трястись под влиянием чего-то странного. Слышалось глухое трение, точно когтей и зубов о проволоку, издававшую резкие металлические звуки. При этом что-то пищало на разные голоса.

Младший мальчик, услыхав возле себя эту непонятную возню и задрожав от ужаса, толкнул локтем старшего, который уже «дрыхнул» по приказанию Гавроша. Тогда ребенок, не помня себя от страха, осмелился обратиться к Гаврошу робким шепотом, боясь даже громко дохнуть:

– Сударь!

– Чего тебе? – отозвался гамен, начинавший уже дремать.

– Что это такое?

– Крысы, – спокойно ответил Гаврош, укладывая поудобнее голову.

Действительно, это были крысы, кишмя кишевшие в остове слона и являвшиеся теми самыми живыми черными пятнами, о которых мы говорили выше. Пока горел огонь, крысы держались в почтительном отдалении, но как только в этой яме, населенной ими бог весть когда, снова воцарилась обычная темнота, они, почуяв то, что славный сказочник Перро называл «свежим мясом», толпами набросились на шалаш, с таким искусством устроенный Гаврошем, вскарабкались на верхушку и с ожесточением принялись грызть проволоку, надеясь прорвать ее своими острыми зубами и таким образом забраться во внутренность шалаша. Между тем меньший мальчик все еще не спал.

– Сударь! – снова окликнул он Гавроша.

– Ну что еще, карапуз?

– Что такое крысы?

– Крысы – это мыши.

Такое объяснение немного успокоило ребенка. Он видал уже белых мышек и не боялся их. Тем не менее он через минуту снова подал свой голосок:

– Сударь!

– Ну?

– А почему у нас нет кошки?

– У меня была кошка, но ее съели.

Это второе объяснение уничтожило действие первого, и мальчуган снова начал тревожиться. Между ним и Гаврошем снова возобновился следующий разговор:

– Сударь!

– Ну еще что?

– Кого это съели?

– Кошку.

– А кто же ее съел?

– Крысы.

– Мыши?

– Да, крысы.

Пораженный тем, что находится в обществе мышей, которые съедают кошек, ребенок продолжал:

– Сударь, а нас не съедят эти мыши?

– Наверное, они не прочь бы это сделать, – отвечал Гаврош, но, видя, что ребенок совсем замер от ужаса, прибавил:

– Не бойся, цыпленок! Мыши не могут пробраться к нам. Да и потом ведь я здесь. На вот, возьми мою руку. Молчи и спи.

С этими словами он протянул руку ребенку, который прижался к ней и успокоился. Мужество и сила таинственным способом передаются от одного к другому.

Звук голоса испугал и отогнал крыс. На время вокруг шалаша водворилась полная тишина. Но через несколько минут крысы снова вернулись и с еще большим ожесточением принялись за решетку. К счастью, мальчики уже крепко спали и ничего не слыхали.

Часы шли за часами. Мрак окутывал огромную площадь Бастилии. Холодный, настоящий зимний ветер, смешанный с дождем, бушевал, как в степи. Патрули обшныривали ворота, аллеи, огороженные места, темные закоулки и в поисках ночных бродяг молча проходили мимо слона. Застыв в своей неподвижной позе, с широко открытыми глазами, чудовище казалось погруженным в раздумье о том добром деле, которое оно совершило, приютив от непогоды и от людей бедных, сладко теперь спавших в нем детей.

Чтобы понять то, о чем сейчас будет речь, следует знать, что в описываемую эпоху гауптвахта Бастилии помещалась на другом конце площади, откуда не могло быть замечено часовыми ничего, что происходило около слона.

В исходе того часа, который непосредственно предшествует рассвету, с улицы Сент-Антуан торопливо вышел на площадь Бастилии какой-то человек. Осмотревшись вокруг, он бегом направился к Июльской колонне, обогнул ее и проскользнул сквозь палисадник под брюхо слона. Если бы какой-нибудь свет озарил этого человека, то можно было бы заметить, что он весь промок, проведя, очевидно, всю ночь под дождем. Добравшись до слона, он испустил странный крик, который мог бы быть вполне воспроизведен разве только попугаем. Он два раза повторил этот крик, о котором может дать приблизительное понятие следующее сочетание букв: «Кир кикиу!»