Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери (сборник)

– Ну, влезайте теперь и вы, пиголицы! – крикнул он им. – Вы увидите, как тут хорошо. Лезь ты первый, – обратился он к старшему из мальчиков, – я тебе помогу.

Мальчуганы подталкивали друг друга. Гамен внушал им одновременно и боязнь, и доверие; в союзе с проливным дождем взяло верх последнее чувство, и ребята решились на то, что казалось им настоящим подвигом. Первым полез наверх старший. Видя себя покинутым между огромных лап страшного зверя, младший порывался зареветь, но не посмел. Между тем старший со страхом взбирался все выше и выше по перекладинам лестницы. Гаврош поощрял его одобрительными восклицаниями, точно фехтовальный учитель своих учеников или погонщик своих мулов:

– Смелей!.. Вот так!.. Не робей!.. Ставь теперь ногу вот сюда!.. Давай руку!.. Ну, еще немножко!..

И когда мальчик был уже достаточно близко к нему, Гаврош с силой потянул его за руку к себе и сказал:

– Вот так, молодцом!

Заставив затем ребенка спуститься в яму, он добавил:

– Теперь, сударь, милости прошу садиться. Будьте как дома и ждите меня.

С ловкостью и быстротой обезьяны он выбрался из впадины, соскользнул по ноге слона вниз, в густую траву, подхватил там меньшего мальчика и поставил его сразу на средину лестницы, потом стал сам позади его и крикнул старшему:

– Эй, ты, пузырь, принимай братца! А я буду поддерживать его отсюда.

Не успел пятилетний карапуз опомниться, как тоже очутился во внутренности слона. Поднявшись вслед за малюткой, Гаврош сильно толкнул лестницу, так что она упала на землю, забрался в трещину и, захлопав в ладоши, весело воскликнул:

– Вот мы и добрались! Да здравствует генерал Лафайет!

После этого взрыва веселости он прибавил:

– Ну, цыпочки, теперь вы у меня!

Действительно, Гаврош был тут у себя дома.

О, неожиданная польза бесполезного! Милосердие великих творений! Доброта исполинов! Этот величавый памятник, содержавший в себе мысль императора, сделался жилищем гамена! Ребенок был принят и укрыт великаном. Проходя по праздникам мимо слона на площади Бастилии, разряженные буржуа окидывали его презрительным взглядом глупо вылупленных глаз и бурчали: «Ну, на что это годно!» А «это» служило для того, чтобы спасти от холода, снега, града, дождя, вьюги, укрыть от зимнего ветра, предохранить от сна среди грязи, последствием чего бывает лихорадка, избавить от сна среди снега, ведущего к смерти, укрыть и защитить от всего этого маленькое существо без отца, без матери, без хлеба, без одежды, без приюта. «Это» служило для того, чтобы дать убежище невинному существу, отвергнутому обществом. «Это» служило для того, чтобы смягчить вину общества. «Это» была берлога того, для которого были заперты все двери.

Трещина, которой пользовался Гаврош для того, чтобы проникнуть во внутренность слона, находилась во внутренней части исполинской фигуры; снаружи она не была заметна при беглом взгляде и притом настолько узка, что в нее только кошки и дети и могли пробираться.

– Ну, сперва надо сказать швейцару, что нас нет дома, если кто будет спрашивать, – с важностью проговорил Гаврош.

Юркнув в потемки с уверенностью человека, знающего все закоулки своей квартиры, он достал доску и закрыл ею трещину. Затем дети услышали слабый треск спички, всунутой в пузырек с фосфорическим составом. Наших спичек тогда еще не существовало; прогресс в эту эпоху представлялся огнивом Фюмада.

Внезапный свет заставил детей зажмуриться. Гаврош зажег кусок фитиля, пропитанного смолою. Такие фитили назывались «погребными крысами». «Крыса» Гавроша, более чадившая, чем светившая, очень слабо озаряла внутренность слона. Озираясь вокруг, маленькие гости Гавроша испытывали нечто сходное с тем, что испытывал бы человек, заключенный в знаменитую исполинскую Гейдельбергскую банку или, еще вернее, что испытывал Иона в чреве кита. Они видели охватывающий их со всех сторон гигантский остов. Длинное почерневшее бревно над их головами, от которого на известных расстояниях друг от друга выгибались по бокам толстые жерди, изображало позвоночный столб с ребрами; от бревна свешивались в виде сталактитов просочившиеся когда-то сверху и застывшие струйки жидкой штукатурки, а между противоположными ребрами протягивались серыми перепонками густо запыленные паутины. Там и сям, по углам, виднелись какие-то черные пятна, которые казались живыми; они быстро и суетливо шевелились, точно испуганные. Обломки, упавшие сверху и заслонившие нижнюю часть того, что изображало брюшную полость слона, позволяли свободно ходить в этой полости, как по полу.