Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери (сборник)

Между тем он со своим пистолетом в руках дошел до улицы Понт-о-Шу. Он заметил, что на этой улице была отперта одна только лавка, и притом лавка пирожника. Точно само провидение позаботилось дать ему возможность полакомиться яблочным пирожком. Прежде чем броситься в неизвестность, Гаврош остановился, ощупал у себя бока, порылся в карманах, даже вывернул их, но, не найдя в них ни гроша, он, чтобы выразить чем-нибудь свою досаду, закричал во все горло:

– Караул! Ограбили!

Размахивание среди улицы пистолетом без собачки – такое важное общественное дело, что Гаврош с каждым шагом все более и более приходил в азарт. Он запел было Марсельезу, но то и дело обрывал ее, чтобы выкрикнуть что-нибудь вроде следующего:

– Все идет хорошо! У меня сильно болит левая лапа, я ушиб ее как раз в том месте, где ревматизм, но все-таки я доволен, граждане!.. Пусть держатся буржуа, когда я запою им сногсшибательную песенку!.. Что такое мушары (сыщики)? Сущие собаки, черт бы их побрал!.. Впрочем, не нужно оскорблять собак такими сравнениями… Не мешало бы быть собачке и на моем пистолете… Я прямо с бульвара, друзья мои, там так и кипит, бурлит, брызжет во все стороны. Пора бы и пену снимать с горшка… Вперед, храбрецы! Я жертвую жизнью для отечества! Не видать мне больше своей душеньки, все кончено, все!.. Но мне на это наплевать! Да здравствует веселье!.. Будем драться, дьявол их раздави!.. Довольно с меня всего.

В эту минуту споткнулась и упала лошадь проезжавшего мимо улана национальной гвардии. Гаврош бросил свой пистолет на мостовую, поднял улана, потом помог ему поднять и лошадь. После этого он поднял пистолет и продолжал путь.

На рынке Сен-Жак, где уже был обезоружен пост, Гаврош присоединился к компании, которая была почти вся вооружена.

Входя с улицы Рамбюто со стороны Рынка и глядя на помещающуюся по правую руку, против улицы Мондетур, лавку корзинщика, нынешние парижане не подозревают о тех страшных сценах, которые разыгрались на этом самом месте каких-нибудь тридцать лет тому назад.

Там была в то время улица Шанврери или, как она называлась в старину, Шанврери, на которой находился знаменитый кабак «Коринф».

На знаменитую баррикаду улицы Шанврери, ныне покрытую глубоким мраком забвения, мы и намерены пролить некоторый свет.

И действительно, место это было очень удобное, благодаря широкому устью улицы и ее суженному в виде воронки тупику. «Коринф» представлял собой выступ, и улицу Мондетур легко было загородить с обеих сторон, так что оставался свободным только фронт, обращенный к улице Оен-Дени.

Нашествие вооруженной толпы нагнало на всех обитателей улицы Шанврери панический ужас. Редкие прохожие поспешили скрыться. Всюду моментально затворились двери лавок, квартир и подвалов, заперлись ворота домов, закрылись окна, портьеры и ставни, начиная с нижних помещений и кончая верхними. Какая-то испуганная старуха даже загородила свое окно тюфяком, чтобы заглушить треск ружейных выстрелов. Только кабачок остался открытым, да и то по той причине, что в него ворвалась вся банда бунтовщиков.

За несколько минут из оконных решеток нижнего этажа кабака были выломаны все железные полосы, а уличная мостовая разобрана на протяжении нескольких десятков шагов. Гаврош был здесь.

Сияющий и восхищенный, он взял на себя задачу подбодрять работающих. Он сновал взад и вперед, поднимался вверх, спускался вниз, шумел, кричал. Казалось, без него не пошло бы и дело. Что подталкивало его самого? Нужда. Что окрыляло его? Веселье. Гаврош был воплощением вихря. Он был везде, и голос его разносился повсюду. Он все наполнял собою; он не давал ни минуты покоя ни себе, ни другим. Сама баррикада точно воодушевлялась им. Он подгонял ленивых, оживлял утомленных, раздражал склонных к задумчивости; одних развеселял, других сердил; всех приводил в возбуждение; того толкнет, того осмеет; на мгновение останавливался, потом вдруг улетал, кружился над этим шумным муравейником, перескакивая от одних к другим, жужжал, бурчал, беспокоил, точно навязчивая муха, всю упряжь исполинской фуры. Его маленькие руки были в беспрерывном движении, его маленькие легкие не уставали работать.

Гавроша страшно бесило то, что его пистолет был без собачки; он то и дело приставал к мятежникам, чтобы они дали ему ружье.

– Дайте же мне ружье! Я тоже хочу ружье!.. Почему вы не даете мне ружья? – кричал он изо всех сил.

– Тебе ружье? – удивился один из них.