Томаш Седлачек - Экономика добра и зла. В поисках смысла экономики от Гильгамеша до Уолл‑стрит

Если мы «потребление товаров или услуг» переведем на нормальный язык, то обнаружим, что полезность — это полезность, которую индивидуум получает путем потребления.

«Предположение, в соответствии с которым любое поведение эгоистично, является самым простым. Ученые всегда довольны, когда могут объяснить что‑то крупное с помощью чего‑то малого. Но мы, однако, ни в коем случае не должны делать вывод, что эгоизм является наиболее распространенной мотивацией. Мир иногда очень непрост, и элементарные объяснения часто ошибочны. Ряд известных фактов опровергает суждение, что утилитаризм движет миром. Некоторые формы помощи не предполагают вознаграждения и поэтому не могут быть объяснены долгосрочной выгодой. Родители, исходя из собственных интересов, заботятся о своих детях, так как предполагают, что те будут ухаживать за ними в старости. Однако поведение детей мотивировано точно не эгоизмом, и за родителями ухаживают многие из них» (Elster J. Nuts and Bolts for the Social Sciences . Р. 54). Также по этой теме см.: Force P. Self‑Interest before Adam Smith . P. 10.

Альберт Отто Хиршман использовал вместо слова «полезность» выражение «заинтересованность». Результат, однако, тот же. И все же, защищая этот принцип, Хиршман признает, что «как только идея интереса возникла, она стала модным увлечением, равно как и парадигмой (в духе Куна), — большая часть человеческого поведения внезапно начала объясняться через себялюбие, порой это доходило до тавтологии» ( Хиршман A. O. Страсти и интересы. С. 77).

Сэр Карл Поппер предложил определять научность утверждения в соответствии с принципом фальсифицируемости, то есть считать научной только ту теорию, которая в принципе может быть опровергнута опытом. Что могло бы случиться, если бы была доказана ошибочность теории эгоистической мотивации человеческого поведения? Если такая вполне реалистическая, хотя еще не осуществленная возможность имеется, то данную концепцию можно считать научной. Ну а если, наоборот, она объясняет любое мыслимое поведение и ее нельзя опровергнуть, то она становится псевдонаучной. Поппер, например, так описывает, почему он пришел к выводу о ненаучности марксистского подхода к истории: Маркс своей теорией способен объяснить любые, в том числе и, казалось бы, противоположные ситуации. Если в рамках его учения, например, все, что только можно вообразить, объяснимо в контексте теории классовой борьбы, то с теорией что‑то не в порядке. Если она способна, не выходя за свои рамки, дать толкование всему, то в этом не сила ее, а слабость.

Caldwell B. J. Beyond Positivism . Р. 108.

Ibid. Р. 146.

Витгенштейн Л. Логико‑философский трактат. 4.461–4.462.

В предшествующих культурах, доминантной характеристикой которых был реальный недостаток пищи, самой ценной частью мяса считались жир и сало (вспомните библейский «тук земли»: «…Я дам вам лучшее в земле Египетской, и вы будете есть тук земли» (Быт. 45:18)), а постное мясо зачастую выбрасывалось псам. Прометей обманул Зевса, прикрыв груду костей слоем сала. Громовержец отдал предпочтение именно этой куче. Сегодня мы выбираем мясо, исходя из других соображений.

Мф. 6:25.

Из интервью В. Гавела Ренате Каленска (Kalenská R. Někdy se mě zmocňuje pocit …).

Перевод А. Сердюка. См. также: Barwick D. Neo‑Materialism and the Death of the Subject // Irwin W. The Matrix and Philosophy. Р. 258. Далее в книге: «Интеллект, заключающий в Матрице человеческие существа в тюрьму, может манипулировать своими пленниками и лишать их свободы только по их собственному желанию» (там же; Lawler J. We Are (the) One! Kant Explains How to Manipulate the Matrix. Р. 139).

Еще два поколения назад дети играли такими же деревянными игрушками, какими играли их предки на протяжении многих поколений. Прежде арсенал игрушек или приспособлений для домашнего хозяйства не обновлялся так быстро.

См.: 1 Пар. 21:1–28.

Cм.: Johnston L. D., Williamson S. H. What Was the U.S. GDP Then?

Об этом см. также: Элиаде М. Миф о вечном возвращении.

Интересно отметить, что в нашей культуре сталкиваются оба представления. Ностальгические рустикально‑экологические повествования, видящие золотой век в прошлом и обращенные к идеализированному традиционному обществу с понятными ценностями, дополняет жанр, вдохновляемый страхом перед будущим деградировавшего общества («Планета обезьян», «Матрица», классика типа «1984» и др.). Подробнее об этом мы поговорим в следующих разделах книги.