Владимир Савич - Бульвар Ностальгия

бумаги в элегантный кейс и, захлопнув за собой жидкую фанерную дверь

аудитории, спустился в вестибюль…

На дворе уже кончился дождь… Солнце многоцветно ломалось в асфальтных

лужах…

У массивной входной институтской двери Светушкина кто-то окликнул.

Борис Григорьевич оглянулся… Перед ним стояла давешняя студентка. Черный

по фигуре лайковый плащ и чуть небрежно повязанная в густых, цвета зрелой

пшеницы волосах, шелковая паутинка косынки делали ее похожей на

рекламную диву, с обложки лимитированного журнала «Америка».

Старший преподаватель Светушкин может быть впервые в жизни не знал, что

делать. Он смущенно теребил свой кейс, глупо пялясь не на призывно

глазеющую на него кожано-капроновую красавицу, а на сидевшую за фанерной

перегородкой в синем застиранном халате вахтершу.

– Борис Григорьевич, мне показалось, что вы были слишком предвзяты ко мне

сегодня! – вопросительно глядя в преподавательские глаза, смущенно

поинтересовалась Инга.

Светушкин оторвался от фланелевого вахтерского халата и посмотрел на

студентку. В её глазах искрилась маленькая жемчужная слеза, а ярко красные

коготки нервозно теребили кромки шелковой косынки. И столько очарования!

Столько искренности было в этом тихом взгляде, что Борис Григорьевич тотчас

же позабыл о вульгарности заданного накануне студенткой вопроса. «Когда?»

– Дурак ты, Боря! Каналья и свинья! Тебе это даже вахтерша скажет. Разве

такому нежному и воздушному существу нужны твои глупые, пыльные

лозунги! Её дело…! Да что говорить теперь, говорить! Ты это дело, Боренька,

опрометчиво проворонил! – скользя взглядом по эффектной собеседнице,

костерил себя Борис Григорьевич

– Нет, по-моему, я был объективен, – отозвался он. И чуть подумав, добавил, -

Впрочем, через два дня у меня экзамен в параллельной группе, так что милости

прошу.

– Погодите, Борис Григорьевич, – девушка слегка коснулась его плеча. – Зачем

же откладывать на послезавтра то, что мы можем сделать уже сейчас. Логично?

…

Вечер прошел в кафе гостиницы «Горизонт». Заходящее солнце лениво

купалось в бокалах с шампанским.

Затем была комната на двоих. И божественный вид на вечерний город. В углу

глуховато пела песни В. Ободзинского комнатная радиола… Борис

Григорьевич, дымя папиросой, смотрел на город. «Что-то случилось…» – пел В.

Ободзинский. «С ней и со мной… «– заявлял певец темному комнатному

зеркалу, в котором отражались бледные контуры преподавателя истории КПСС.

Певца перебивали визг шин и клаксоны машин. Шум большого вечно

движущегося мегаполиса долетал и сюда на 17 этаж гостиницы «Горизонт».

Борис Григорьевич добавил мощности, и в разошедшихся аккордах

незамысловатой и старой уже песни ему показалось, что не машины и люди

бегут за окном, а сам дом плывет им навстречу в вечерней синеве уходящего

дня. Черный, как антрацит, диск закончил свой бег, и игла виновато заскреблась

в его бороздках. Светушкин обернулся.

– Вы знаете, Инга, а ведь я когда-то играл эту песню в школьном ансамбле

«Романтики», – задумчиво сказал Борис Григорьевич, и, ностальгически

вздохнув, добавил, – на ионике «Юность. Инга саркастически улыбнулась,

блуждая массажной щеткой в пшеничном поле своих золотых волос. Старшему

преподавателю не понравилось игнорирование трогательных воспоминаний.

Он было хотел осечь этот неуместный для столь трепетных минут сарказм, но в

это самое время в дверь негромко, но требовательно постучали…

Шлепая босыми пятками по холодному паркету, Борис Григорьевич

остановился у дверной дерматиновой плиты.

– Кто там? – спросил он.

– Проверка паспортного режима, – развязно ответили с коридора. Борису

Григорьевичу показалось, что паркетный пол уходит из-под холодных

преподавательских ног. Облокотившись о дверной косяк, он негромко сказал.

– Вы, по-видимому, ошиблись номером?.

– Немедленно откройте, – рявкнули за дверью.

Светушкин обернулся и посмотрел на Ингу. Но та по-прежнему блуждала в

пшеничном поле своих волос.

– Кто это? – шепотом спросил он у неё. Инга неопределенно пожала

обнаженным плечом…

Борис Григорьевич щелкнул английским замком. На ярко освещенном пороге

стояло двое моложавых мужчин… Первое, что заметил напуганный старший

преподаватель – блестевшие квадратики значков мастеров спорта в лацканах их