Владимир Савич - Бульвар Ностальгия

стеклянной с китайскими бубенцами дверью. Шесть дней недели магазин

работает весьма бойко и, кажется, приносит его владельцу неплохой доход.

«Барух ха Шем!» – как говорят в том городе. Продавцы вежливы, а

гостеприимный хозяин всегда предложит чашечку духмяного кофе, но в

пятницу после полудня, все меняется, и Ефим Пиранер начинает обходительно

выпроваживать покупателей.

– Фима, скажите, правда, что у вас есть этот… – и покупатель негромко шепчет

фамилию запрещенного композитора.

– Правда, – отвечает Пиранер.

– Могу я им располагать? – интересуется покупщик.

– Можете, но только приходите послезавтра. А сейчас миль пардон, я закрываю.

Шабес!

А вы что ж, делаете Шабес? – удивленно вскидывает бровь покупатель.

Фима усмехается и, достав с полки диск английской группы «Blak Sabbath»,

начинает рассказывать произошедшую с ним зимним субботним днем много

лет тому назад историю.

Темно-красная портьера школьной сцены слегка раздвинулась, и в

образовавшуюся щель проклюнулись огромные бинокулярные очки ведущего

школьного вечера – Яши Ампулы. Обведя рассеянным взглядом битком

набитый зал, Яша тревожно выпалил: «Что-то случилось?!» Настроившаяся

кайфануть публика настороженно притихла. От Яши можно было ожидать

всякого.

– Где случилось? – испуганно вздернув бровь, спросил директор.

– С кем случилось? – поддержали его учителя.

Перепуганный собственным заявлением, конферансье дресливым голоском

произнес: «Спокойно, ребята, и вы, товарищи взрослые, тоже спокойно, не надо

паниковать и пятиться к пожарному выходу. Поскольку ничего особенного,

нигде и ни с кем не приключилось. «Что-то случилось…», – называется

песня, которую для вас исполнит наш школьный вокально-инструментальный

ансамбль «Романтики».

Портьера разъехалась… Руководитель школьного ансамбля клавишник Боря

Светушкин, пальцами отбил счет, и на зал рухнули хиты из репертуара

супермодного в ту пору певца В. Ободзинского «Что-то случилось», «В моем

столе», «Восточная песня»…

Сколько лет прошло, а Боря и по сей день живо помнит тот далекий вечер.

Разве такое можно забыть! Новенькая, только накануне концерта распечатанная

ионика «Юность». Сотни вперившихся в тебя глаз…

Концерт окончился. Противно проскрипев несмазанным шарниром, пыльный

занавес спрятал ВИА «Романтики» от заведенного шлягерами школьного

молодняка, долго еще сотрясавшего школьный паркет тяжестью венских

каблуков и супортированных шпилек. Пригрозив кое-кому снижением

аттестационного балла, а некоторых и попросту вышвырнув из зала, директор

щелкнул выключателем. Притихший зал погрузился в густые сумерки

весеннего вечера. Облегченно вздохнул паркет, устало раззявив рты,

присмирели деревянные кресла, и мутный глаз взошедшей луны осветил

вздернутую бородку гипсового бюста, пустыми глазами глядящего на

вышедших из подполья мышей. Время от времени ветер еще приносил в зал

обрывки разговоров и взрывов смеха рассасывающейся в лабиринтах

прилегающих к школе улиц публики. Но вскоре стихли и они…

Тяжелые, похожие на жуков дождевые капли лениво скользили по оконной

глади институтской аудитории, и, срываемые холодным северным ветром,

летели умирать в темный колодец институтского двора. В тот дождливый день

бывший клавишник Боря Свет, а ныне старший преподаватель кафедры

истории КПСС Борис Григорьевич Светушкин принимал экзамен у группы

заочников. От окна тянуло сыростью, от ответов студентов – скукой. Спасаясь

от свалившегося на него дискомфорта, старший преподаватель с тоской

смотрел на безлюдную улицу, вспоминая тот далекий вечер из своей юности…

«Какое паршивое лето выдалось в этом году», – подвел итог своим

воспоминаниям Борис Григорьевич и переместил взгляд на подошедшую к

преподавательскому столу студентку. Экзамен проходил на факультете

начальных классов, так что подавляющее большинство составляли девушки.

Это обстоятельство слегка компенсировало унылую картину за окном.

Б. Г. Светушкин не любил холодный дождь летом, зато хорошеньких женщин

любил в любое время года. Ни карты, ни выпивка, ни общество бородато-

высоколобых мудрецов не впрыскивали в Бориса Григорьевича столько

адреналина, сколько самая на первый взгляд пустяшная и мимолетная