Владимир Савич - Бульвар Ностальгия

и «черного августа». Светушкин сунул еще пятерик…

Приодевшись в рентовый токсидо, Борис Григорьевич спустился в вестибюль.

На улице уже было темно. Шурша шинами, к гостиничному ресторану

подъезжали роскошные «Мерседесы» и строгие «Ягуары» Круша вечерний

ледок полиуретановыми каблуками, из них выходили норковые дамы и

твидовые мужчины. Уличные фонари вздрагивали и искрились в их

бриллиантовых украшениях. Ядовито-синяя «Лада» и вышедшая из неё дама в

потертом демисезонном пальто явно диссонировали на фоне этих

бриллиантовых бликов.

– Котик, – закричала дама. Борис Григорьевич обернулся. – Боже, что делает с

нами время! – подумал Светушкин, улавливая в окликнувшей его женщине

знакомые черты.

– Инга! – с фальшивой радостью в голосе воскликнул он. – Ты совсем не

изменилась, – и Светушкин протянул ей букетик подснежников. Они обнялись.

На Бориса Григорьевича пахнуло старостью.

– Барсик, – нежно шептала Инга, – узнаю своего Котика, нежного и

обходительного. Она долго терлась своей дряблой щекой о руку Бориса

Григорьевича, распространяя нестерпимый запах дешевых цветочных духов.

Потом они сидели в номере. Светушкин пил кислое шампанское и слушал

предпочитавшую «Столичную» Ингу. Бывшая студентка пьянела и вульгарно

развалять в велюровом кресле, рассказывала о своей жизни. Бывший старший

преподаватель прослушал лекцию о ваучерах и дефолте, экономическом обвале

и финансовом кризисе.

– Вот если бы ты мне так же бойко о снятии лозунга «Вся власть Советам» в

свое время рассказывала, – думал Борис Григорьевич, глядя на разошедшуюся в

политической полемике любовницу.

– Жизнь, Барсик, дали, а жить не дают! – сказала в заключение Инга. Борис

Григорьевич понимающе кивнул. Затянувшись сигаретным дымом

лицензированного «Marlboro «, Инга притихла. Борис Григорьевич поднялся и,

как в тот далекий день, когда он впервые появился в этой комнате, подошел к

окну. Где-то далеко внизу, ревя моторами, визжа тормозами и дребезжа

трамвайными путями, резво бежал неутомимый городской проспект. На

соседской крыше, как символ перемен, самовыражалась неоновая реклама.

Мускулистым херувимом зазывала она беспечных граждан на лазурные берега.

Светушкин грустно смотрел на этого новорусского Аполлона и думал.

– Зачем я здесь? Зачем, бросив дела, сижу с этой стареющей теткой и слушаю

какой-то бред о ценах на навоз! Разве за этим я сюда приехал?

– А собственно чего ты хотел? – ответил Светушкину рекламный красавец.

– Чтобы это испещренное алкогольными прожилками лицо было таким же

привлекательным и свежим, как много лет тому назад? Или может ты желаешь

пощекотать свои нервы забытой фразой «Источник сообщает..? – и Борису

Григорьевичу показалось, что у Аполлона мелькнула красная повязка на

рукаве. Светушкин обернулся и уныло посмотрел на захмелевшую Ингу.

– Ну, что это я все о невеселом да о нерадостном! А ты помнишь, Барсик, какие

здесь были ночи! – она романтично закатила глаза и громко икнула.

– Да, да, конечно, мне бы да забыть, – мягко ответил ей Борис Григорьевич.

– Ну, так я тогда пошла в ванную, Котик!?

– Конечно, конечно. Ванна– это хорошо! Солнце, воздух и вода… – усмехнулся

Борис Григорьевич. Инга ушла и вскоре, шумно плескаясь под душем,

призывно принялась напевать незнакомую Светушкину песню – «Позови меня с

собой…»

Борис Григорьевич загасил настольную лампу, включил привезенную с собой

запись В.Ободзинского.

– Что-то случилось… – запел подзабытый гостиничной комнатой певец.

– Позови меня с собой…, – перебил его хмельной голос, несшийся из ванной.

– С ней и со мною, – известил В.Ободзинский.

– Я приду сквозь злые ночи, – многообещающее заверил кого-то глуховатый

женский голос. Борис Григорьевич оживился.

– Все не так уж плохо, старина, – стаскивая себя токсидо, заверил себя и

неонового красавца бывший доцент исторических наук. И это убеждение

подтверждали и стремительно набиравшее обороты сердце, и мирно журчащая

в дебрях финской сантехники вода, и дребезжащий на рельсовых стыках

трамвай, и магнитофонный певец, настойчиво уверявший Бориса Григорьевича

о том, что – «Что-то случилось…»

– Бай, – задергивая оконную портьеру, попрощался Светушкин с рекламным

херувимом. И в это самое время в европеизированную гостиничную дверь