Владимир Савич - Бульвар Ностальгия

башмаками, направился к выходу.

«Nobody gonna take my car»– зазвучала мне вдогонку моя любимая

композиция…

Не успели «Wesoły chłopców» поставить финальный аккорд, как я уже

бросился к сцене. За мной рванулась толпа таких же, как и я, волосатиков. Как

сообщило потом об этом инциденте «Радио Независимость»: «Они походили

на табун колхозных лошадей рванувшихся к свободе прерий» На сцене

началось братание музыкантов и слушателей. Кто-то крикнул:

– За вашу и нашу свободу!

– Садись, – сказал мне участковый, – ну, что нагреб ты себе двести шестую

статью.

Участковый сделал паузу:

– Но я сегодня добрый, у меня, понимаешь ты, внук родился. Володей

назвали, в честь сам знаешь кого.

– Высоцкого что – ли?

– Ты мне эти шутки брось, а то я тебя в асфальт закатаю, и будешь ты у

меня дорогой в светлое будущее! Говорят тебе Володя.

Участковый достал из стола бутылку водки. Наполнил граненую рюмку:

– Поэтому тебе… от меня подарок.

– Подарок волхва.

– Какого волхва?

– Того, что к младенцу Иисусу приходил.

– Никаких Иисусов не было – это все бабкины сказки.

– Согласен, – заправляя волосы в рубашку, сказал я, – но легенда такая

есть.

– Хватит мне тут шутковать, – оборвал меня участковый, – а то я вместо

подарка в лоскуты тебя порву и плакат «Да здравствует КПСС» сделаю.

– Да не шучу я, – возразил я, – просто у вас фамилия такая… Волхвов.

Участковый снял фуражку, поскреб потный лоб:

– Проехали мою фамилию, а ты выбирай. Первое. Пятнадцать суток.

Второе. Карнаю твои патлы!

Ни секунды не мешкая, я воскликнул:

– Пятнадцать суток!

– Ну, сутки… так сутки.

Волхвов взял в руки шариковую ручку.

В это время в кабинет влетел, точно карающий грешников ангел, дядя

Жорж.

Участковый вскочил со стула и принял стойку «смирно»

– Что с этим!? – спросил дядя Жорж.

– Оформляем на пятнадцать суток!

– Неправильно мыслите, товарищ Волхвов. Пятнадцать суток, тьфу, и

прошли, а волосы вырастить– годы нужны. Может, он за эти годы-то у нас и

поумнеет.

Трое крепких дружинников заломали мне руки и нагнули голову. В руках

дядя Жоржа, точно нож гильотины, свервнули ножницы. Чик– чик и пряди моих

волос упали на грязный линолеум волхвовского кабинета. Они показались мне

рухнувшей в Гудзон статуи Свободы. Нечто подобное мне привелось испытать

через много лет, когда я смотрел на падающие башни World Trade Centre.

– Я тебя убью!

– Руки коротки, как впрочем, и волос,– дядя Жорж зловеще рассмеялся.

Вскоре после этого печального события я встретил в пивном баре

уголовного авторитета Бонда.

– Вижу, обкарнали менты твои патлы, но ты по ним не плачь Ты, братан, о

кумполе думай!

Через несколько лет вспомнив это поучение, я стал в очередь в ОВИР.

– Он выбрал колбасу, – ответил на вопрос моей знакомой «куда он делся?»

мой сосед…

Сегодня дядя Жорж живет по соседству со мной, когда я прихожу к нему в

гости, то он поправляет свои длинные седые волосы и начинает меня учить,

требуя уважения к себе.

– Дядя Жорж, а почему вы не пострижете ваши волосы? – спрашиваю я в

короткую паузу дядюшкиного молчания.

– А мне еще охота пожить!

Я интересуюсь, почесывая свою лысину:

– При чем же тут волосы?

– При том…. Типа, как у Самсона. В волосах. Знаешь – нет? Это раз.

Второе, не перебивай, а слушай, что тебе говорят старшие.

И я слушаю, ибо из близких мне людей у меня остался только он – дядя

Жорж.

Скорый поезд «Стрела Востока» вез Илью Владимировича к новому

месту работы.

– Ту-тух-ту-тух! Главврачом!

– Та-тах-та-тах! В крупный психо-наркологический диспансер – выстукивали

колеса.

Почти сутки за вагонным окном тянулась унылая степь, но, как только

пересекли необыкновенно длинный железнодорожный мост, ландшафт резко

изменился. Вдоль насыпи замелькали лесопосадки, небольшие рощицы, Когда

же въехали в границы области, в которой Илья Владимирович должен был

отныне жить, пошли настоящие леса. Мелькали голубые блюдца озер и

зеленоватые ленты рек.

– Какие места, Лара! Какие места! – восклицал Илья Владимирович, обращаясь

к жене.

– Глухомань, а не места! Подмосковье намного лучше! – отвернувшись от окна, недовольно ответила жена. Хорошенькая дамочка ближе к сорока.

– Думаю, ты не права, – защищался Илья Владимирович. – Ты еще скажи, что и

Москва хуже той «trou perdu», куда мы едем?!