Владимир Савич - Бульвар Ностальгия

негромко, но требовательно постучали. Борис Григорьевич замер. Во рту

появилась подзабытая с годами гортанная сухость. В коленно-чашечных

суставах ожила представлявшаяся канувшей в лету подленькая дрожь. В

сердце, отвыкшем жить под грузом фразы «Источник сообщает», наметились

симптомы, близкие к фибрилляции желудочков (клиническая смерть).

Крадучись, приблизился Светушкин к дверному запору. Трясущимися и

липкими от страха пальцами потрогал он замочную сталь и, приложив щеку к

холодному дверному косяку, превратился в сплошное ухо. За дверью стояла

тревожная без шорохов и звуков тишина. Но Борис Григорьевич знал, что там,

за крепкими лакированными дверями, запертыми стальным язычком надежного

английского засова, стоит беда: липкая, дрожащая тревога. Серой гладью

официального листа, точится она сквозь дверную щель, грозя Светушкину

позабытыми словами – «Источник сообщает…»

– Вот вам, – и «сделав рисунок» (поднятый вверх третий палец) стучащимся,

Борис Григорьевич набросил легкий плащ и пожарным выходом выскользнул

из номера…

Встревоженные человеческой ногой, беспокойно загудели металлические

марши. Их жалобные и горькие звуки еще не успели затихнуть в зыбкой

тишине апрельского вечера, как Борис Григорьевич уже сидел на борту

авиалайнера и, беспечно мурлыкая себе под нос прилипший мотив песни

«Позови меня с собой…», смотрел на звездное небо, раскинувшееся за

иллюминатором.

Дядя Жорж (брат моей матери) всегда кого-то ругал: то мою мать, то

моего отца, то набрасывался на бабушку с дедушкой, требуя уважения к

собственной персоне.

Как-то моего отца в магазине остановил его приятель:

– Привет. Как cемья, дети?

– Растут. – Отец погладил мои шелковистые волосы.

– Жорж по– прежнему там?

– А где ему еще с такой протокольной рожей работать!

– И то, правда, ну привет семье, а я побежал за яйцами.

Приятель скрылся из вида. Мы вышли на улицу.

– А где работает наш дядя Жорж?

Отец ткнул пальцем в хмурое небо.

– Он что, Дед Мороз?

Нужно было видеть лицо моего отца, потому что передать это словами

невозможно.

– Почему?

– Потому что он умеет делать чудеса.

– Какие чудеса, что-то я не припомню?

– Ну, как же. Он ведь приносит мне дорогие подарки.

Отец болезненно скривил губу:

– Ношеные вещи и игрушки своих детей.

– Но с иностранными этикетками.

Сраженный моим доводом отец замолчал. Заграницу ему бить было

нечем.

Когда мне исполнилось лет семнадцать, дядя Жорж впервые набросился

на меня.

– Прекрати шляться с антисоветским элементом и бренчать на гитаре

запрещенную музыку! Ты порочишь мое имя!

Так я узнал, что дядя Жорж не Санта – Клаус, а секретарь райкома партии.

Хотя по тем временам это были почти равнозначные вещи.

Особую вражду дядя Жорж питал к моим длинным волосам.

– Я тебе их состригу!

– Что ты пристал к этим волосам!? – вступала на сторону моих баррикад

моя мать.

– Волосы, особенно длинные, не просто составная часть защитного

покрова тела, но самое настоящее оружие!

– Тоже мне нашел атомную бомбу!

– Я говорю не про конвенциональное оружие, а про идеологическое. А

впрочем, что с вами говорить…

Дядя шел в прихожую. Я следовал за ним.

– Как бы ты их не прятал, хоть себе под рубашку… хоть под шапку, -

заявлял дядя Жора, надевая пальто с бобровым воротником, – а я их все одно

состригу, обещаю!

– Вы и коммунизм обещали построить! – отвечал, закрывая за ним дверь.

Как – то я встретил на улице своего приятеля:

– Чувак, ты на концерт идешь?

Я поинтересовался:

– На какой концерт?

– Ну, ты даешь! «Wesoły chłopców» приезжают!

– Кто это?

– Славянская рок– группа, но лабают «пинков» и «перплов» лучше

оригиналов!

– Точно?

– Точняк… что бы мне больше не слушать «ципелинов»! – поклялся

приятель.

Я был страстным поклонником «перплов» и Ричи Блекмора в частности.

В тот же день я купил билет и вытащил из воротника рубашки свои длинные

шелковистые волосы. Они рассыпались по моим плечам, точно Ниагарский

водопад. У входа в концертный зал молодые люди спешили пожать мне руку и

сфотографироваться на фоне моих волос.

После пятнадцати минут концерта я сказал своему приятелю:

– Это не музыка, а онкология уха! Пока. – я встал с кресла и, скрипя