Владимир Савич - Бульвар Ностальгия

звали Рыжий Мефистоклюс.

Нет, Вили ни о чем не забыл.

Дело было вот в чем. Студенческой стипендии Вили всегда катастрофически не

хватало. Жить за счет пожилых гомосексуалистов он не мог в силу иной секс-

направленности, альфонсировать не позволяла неистребимая гордость.

Поэтому приходилось фарцевать, то есть приторговывать. Джинсами, помадой,

пластинками… Рыжий предлагал немыслимую цену 90 рублей за «девственно»

чистый «Abbey Road «Такое выпадает не часто. Да её только на записях через

две недели окупишь, а через месяц и в «запиленном» состоянии она легко

уйдет за рубль двадцать (120р.)

– Да, конечно, в 2 часа в парке у памятника Пенису Эдмундовичу (как меж

собой называли пластовики Феликса Дзержинского). Цена-то остаётся

прежней? – переспросил он в заключение.

– Чувак, о чем речь! Как и договаривались девять – ноль (90 р.), – мембрана,

щелкнув, оборвала разговор.

Вили посмотрел на ходики, висевшие у телефона. Десять утра. Времени еще

была прорва (у молодости всегда есть время) Часть его он потратил на

придание своему пеналу черт некой эстетической завершенности. Затем звонил

друзьям, приглашая их к шести на процедуру лишения невинности пластинки.

Жарил скворчащую на рублевой колбасе яичницу. Пил, сидя на балконе, пиво.

Курил, глядя, как деловито копаются в детсадовской песочнице голуби и дети.

И все это время его не покидало чувство неосознанной тревоги.

– Фрейдизм какой-то, – думал Вили, стрясая с карманов мелочь и направляясь к

киоску союзпечати.

– Валик, а ты что сегодня гранит науки не грызешь? – удивленно спросил у него

киоскер.

– Так я же, Федорыч, в стройотряде месяц гранитил, – объяснил ему Вили.

– А…, – протянул продавец и, сонно поеживаясь, протянул покупателю газету

«Советский спорт».

– Федорыч, ливерку-то в гастроном завезли? – поинтересовался Вили.

– А шут их знает. Что-то вонючее сгружали. По запаху думаю, что зельц, -

ответил Федорыч.

Киоскер оказался прав. В гастрономе на всю длину мясного стеллажа

раскинулось украшенное рубленными свиными головами зеленоватое поле

гастрономического гибрида под названием зельц.

– Полкило, – попросил Вили.

Брошенный на весы зельц дресливо задрожал и замер на отметке 750 грамм.

– Отвешивать не буду, – предупредила продавщица. Вили согласно кивнул.

Здоров, собак, – сказал Валентин, обращаясь к бродячему, бездомному

псу, жившему в лабиринтах дворовых сараев. Вили иногда подкармливал этого

пса, а за заботу собака платила человеку живым интересом к его причудливым

монологам на философско-эстетические темы.

– Тревожно мне, Мальчик, – обратился, Вили к собаке. От сошедшихся в собаке

кровей, мастей и раскрасок никто с точностью не мог установить её пола.

«Мальчик» – сказала как-то промышлявшая на бутылках старая алкоголичка

Васильевна. Так с той поры и повелось. Как говорится, устами младенцев и

алкоголиков глаголет истина, ибо кличка эта как нельзя лучше отражала

положение вещей. Даже если и предположить, что собака была кобелем, то с

такой внешностью, какой наградила его природа, шансы потерять псиную

невинность у Мальчика равнялись нулю.

– Настроение – как к венерологу идти, – вздохнул Вили. Собака понимающе

кивнула головой.

– Может, дело в осени? Как думаешь, пес? Я, брат, знаешь ли, дико не люблю

сентябрь. А ты? – и он протянул псу кусок зельца. Мальчик соглашательски

замахал хвостом.

– Нет, старый, тут дело не в осени, – продолжил Вили свою мысль, – тут, друг,

дело в одном неприятном человеке, на встречу с которым я собираюсь. Темная

лошадка этот Рыжий Мефистоклюс. Ты его, часом, не знаешь? – обращаясь к

псу, спросил Вили. Собака беспокойно навострила уши.

– Не знаешь? Ну, так я тебе расскажу. Ходят о нем, пес, всякие дурные

разговоры. Будто бы все его фантастические «доставания», от кальсон до

унитазов, организовывают Рыжему чекисты или блатные и называется это,

старина, по-чекистски – «оперативная разработка», а по фене – «подстава на

лоха». Я бы в ни жизни, слышь, собака, ни в жизни, не стал бы связываться с

Рыжим, но цена за пласт уж очень хороша. Так, братец, хороша, ну, как для

тебя– ливерка. При слове «ливерка» обвислые уши дворняги приняли очертания

пика Коммунизма.

– Но кто не рискует, псина, тот не ездит в Монте-Карло. Ты был в Монте-Карло,

пес? – при слове Монте-Карло собачьи уши виновато опали и стали походить на