Олесь Донченко - Лукия

Теперь Лаврин твердо знал: золотую табакерку полковнику пожаловал за верную службу не кто иной, как сам Николай Второй...

Начало смеркаться, когда из-за горы медленно выползла тяжелая черная туча. Ослепительная молния надвое расколола небо. Порывисто задул ветер, молодые хлеба кинулись волнами врассыпную. Старуха Федора испугалась:

— Ой, батюшки мои, гроза надвигается!

А вокруг — ни хатенки, ни шалаша, ни лесочка. Еле-еле добежала с Лукией до одинокой вербы на дороге.

Молния вновь ослепила глаза, и ударил такой гром, что земля задрожала вокруг. Ветвистая верба жалобно зашумела листьями. Тучи обложили все небо. Стало темно. Промчался ветер, старая верба заскрипела, и вдруг наступила необычная тишина. В этой тишине тяжело зашуршали по листьям вербы первые капли дождя. Затем обрушился ливень. Старухе Федоре казалось, что с расколовшегося неба хлынуло неудержимое половодье. В сумраке было видно, как серые потоки воды, вздымая седую пену, бешено ринулись по полевой дороге. Молния поминутно освещала все поле, гром грохотал над землей с неслыханной силой.

Старуха Федора шептала молитвы, крепко прижавшись старческим телом к стволу вербы. Неожиданно она услышала какие-то странные звуки — боже мой, это смеялась Лукия... Старуха хорошо знала, что означает этот смех. Сейчас девушка затрясется в страшном припадке, забьется в судорогах... Снова вернулась окаянная болезнь, снова он схватил бедняжку...

Но, к радостному удивлению Федоры, Лукия смеялась совсем другим смехом — счастливым, веселым, какого давно уже не слыхать было от нее.

— Мама, у меня вода потекла за воротник! Ой, холодно как, я вся дрожу!

Она начала подпрыгивать, чтобы согреться. Она была в восторге от величественной картины вечерней грозы в поле. Девушка, казалось, готова была броситься в бурные дождевые потоки, помчаться на их пенистых волнах, как русалка. Она ловила руками струи дождя, ее смех заглушал шум ливня.

У старушки Федоры сердце забилось. Грех-то какой! Идти на богомолье и так смеяться! Так веселиться!

Она уже испуганно смотрела на Лукию.

— Молись! — шептали ее губы, — Молись, доченька! Лукавый тебя искушает! В святую лавру идешь, а тебя смех греховный разбирает. Ой, горе мне, это он смеется твоими устами!..

Вторую неделю путешествует Лукия со старухой Федорой. Они проходят незнакомые села, хутора, ночуют там, где их застает ночь. Длинные степные дороги видели их обеих — стройную Лукию и маленькую, сухонькую старушку, которая едва поспевает за девушкой, смешно и мелко перебирая босыми запыленными ногами. У каждой за плечами котомка, у старушки в руках посошок...

После возвращения Лукии из города, куда ее взял с собой Лука Тихонович, старуха убедилась, что рука у девушки подергивается по-прежнему. Правда, теперь Лукия спала крепко, судороги не сводили ее, не было мучительных припадков. Но рука, рука...

Старуха Федора вняла многочисленным советам соседей пойти с Лукией на богомолье в Киево-Печерскую лавру, поклониться там мощам божьих угодников, может, и впрямь, помогут они девушке исцелиться...

Певучими утрами встречали путешественниц поля. Пьянил степной воздух. Было начало июля, серебром звенели жаворонки, текли полноводные реки, шумели молодой листвой леса. Грозы гремели над головой и исчезали в голубых далях. На неведомом горизонте вставали незнакомые здания, села, хутора, небольшие городишки. Молодая рожь росла и росла, выше и выше. Усатая пшеница встречала путников поклонами. Век бы идти так, дальше и дальше. Где-то осталось этакое маленькое сельцо Водное, затерялось в камышах, и не найти его теперь...

Лукия ощущала, как ее девичье упругое тело наливается солнечной силой. Хотелось вступать в борьбу с бурями, переплывать реки, шагать по непроходимым лесам.

По дороге, чем ближе к Киеву, все чаще встречались толпы паломников. Они шли с котомками и мешками, с казанками и пузатыми чайниками. Старики и старушки, молодые и пожилые — все они несли в лавру свое горе, свои болезни, свои горячие просьбы. Это были бедняки, мещане и селяне, они шли пешком дни и ночи, босые, полуголодные. Богатые ехали по железной дороге, на лошадях. Но у всех одно желание, одна надежда — исцелиться, вымолить помощь святых в своих делах. Какая-нибудь старушка, возможно, всю жизнь отказывала себе в кружке молока, в кусочке хлеба, откладывая сбережения на богомолье. А денег нужно много — в монастырь нельзя идти с пустыми руками: попу за исповедь, за причастие, за свечки, за иконы, за крестики, за просфоры, за молебен, за панихиду, за сорокоуст...