Н. Старжинский - Хозяин тайги

Поздно вечером в деревню принесли на носилках юношу, укушенного ядовитой змеей. Это был Миша Вершинин, практикант из землеустроительного отряда, отводившего переселенческие участки в глубине тайги. Нога у него распухла, потемнела; он несколько раз в течение долгого и мучительного пути по бездорожной тайге терял сознание, и рабочие, принесшие Мишу в деревню, были уверены, что он уже не жилец на белом свете.

Интервенты, недобрая память о которых была тогда, в 1925 году, еще совсем свежа, сожгли в деревне больше

десяти домов, в том числе и больницу. Уездный Совет не успел построить новой. Поэтому положили Мишу в просторном, отделанном по-городскому доме бабушки Фрыкиной, в котором всегда останавливался, наезжая в деревню, землеустроитель Кандауров.

Второй день лежал Вершинин без всякой медицинской помощи. Почти все жители деревни — взрослые мужчины, ребята-подростки и даже девушки — были на охоте.

Неделю назад ушел в тайгу и фельдшер Степан Егорыч, семидесятилетний старик, обслуживающий население редких деревень и заимок, разбросанных на территории в пятьсот или шестьсот квадратных километров.

Степана Егорыча ждали Только дня через три-четыре, а Миша чувствовал себя все хуже и хуже.

— Батюшки мои, да не выживет же он, сердечный! — причитала хозяйка дома Пелагея Семеновна.

Все валилось у нее из рук. И практиканта жалко, и беспокойства сколько, если помрет! Поохав и повздыхав, она позвала вдову Ерофеевну, умевшую заговаривать и пускать кровь. Знахарка принялась ходить вокруг Миши, припадая на отдавленную медведем ногу и что-то неразборчиво бормоча. Но когда старуха подпалила высушенную змеиную кожу, больной вдруг пришел в себя, приподнялся на локтях и с недоумением уставился на Ерофеевну запавшими, лихорадочно горевшими глазами. — Еще чего!.. — сказал он, поняв, что происходит. — Уходите вы все! Тоже мне надумали: комсомольца заговорами лечить! Лучше б фельдшера раздобыли… — Он в изнеможении повалился на подушку. — Пошла, пошла, бабка!

Знахарка бочком шмыгнула в дверь.

В соседней комнате за дощатой перегородкой разговаривали двое.

— Сам виноват, поделом досталось, — слышался густой, басовитый голос. — С тайгой, шалопуты, сладить хотят. Вот она и показала им, что это есть — тайга!

— Всем бы им тут пропасть! — хрипло, с оттенком злорадства проговорил другой собеседник.

Миша старался сообразить: кто же это разговаривает? Болела голова, было трудно сосредоточиться.

Хриплый голос казался Мише мучительно знакомый. Похоже, что это говорил Силаитий, грубиян, и пьяница, уволенный из отряда. Мише очень хотелось узнать, кто это желает им всем погибели, но он не мог поднять головы и посмотреть через открытую дверь. Не было сил.

Но вот голоса умолкли, будто затаились, и Миша совершенно явственно услышал отрывистые слова на ломаном русском языке:

— Тебе почему зыдесь смотри?.. Тебе иди свой дорога…

И сразу же гулко хлопнула дверь в сенцы, тяжело затрещали ступени крыльца, и на улице послышались удаляющиеся шаги.

Вслед за тем в комнату вошел пожилой, похожий на китайца человек с умными, очень быстрыми глазами. Одет он был в короткую кофту и широкие синие шаровары, обмотанные у щиколотки тесемкой, а в руках держал небольшой сверток, аккуратно перевязанный тонким шпагатом. Увидев, что Миша не спит, вошедший поспешно снял _ свою черную крошечную шапочку и с достоинством поклонился.

— Моя есть рабочий класс, — представился он, — Ли-Фу — Василь Иваныч. Моя батрака работай, кули работай, фанза строй — все умей. — Ли-Фу помедлил и показал в добродушной улыбке два ряда удивительно белых ровных зубов, отчего все морщинки на его бронзовом лице сбежались к тонким губам.

— Который люди куш-куш нету, тот все умей, — продолжал он. — Как ваша руссы к а говори: «Голод — все равно мачеха».

— «Голод — не тетка», — поправил Миша слабым голосом, присматриваясь к странному гостю. — Ну что же, садись, Василий Иванович. Зачем пожаловал?

— Тебе думай — моя китайсыка люди? — настороженно спросил Ли-Фу, не отвечая на вопрос и не садясь.

— Ну да, китаец! — подтвердил Миша. — А что, не угадал?