Н. Старжинский: Хозяин тайги

— Тебе чего пиши, Миша? — опросил однажды с любопытством Ли-Фу, заглядывая сбоку в тетрадку. — Тебе отдыхай мала-мала надо.

— Ничего, ничего, — отмахнулся Миша и прикрыл написанное рукой. — Это назло вратам! Чтобы им неповадно было! Запугать нас хотят? Не выйдет! — Миша блеснул запавшими глазами и погрозил в пространство кулаком.

— Тебе заявление пиши? — снова спросил дунган, понимающе кивнув толовой. — Ну-ну, шанго!

На следующий день Ли-Фу пришел раньше обычного, осторожно заглянул в комнату и вдруг, всплеснув руками, подбежал к кровати и склонился над Мишей. Вслед за тем он бросился из комнаты, пронзительно крича:

— Эй, хозяюшка, иди скорей! Молодой капитана помирай!

Миша в самом деле лежал на кровати с закатившимися, помертвевшими глазами. На его безжизненно-бледном лице застыло выражение обиды.

На призывы Ли-Фу никто не явился. Дом был пуст. Дунган опустился на колени и, качая головой, стал собирать клочки исписанной бумаги, сплошь устилавшие пол возле кровати.

Отыскав под кроватью случайно уцелевший листок из тетради, Ли-Фу быстро пробежал его глазами и с недоумением покачал головой.

— Ты зачем? Отдай! Нельзя! — послышался за его спиной хриплый, прерывистый шепот.

Дунган вздрогнул, оглянулся. Широко раскрытыми, воспаленными глазами смотрел на него Миша.

— Не смей читать! Порви сейчас же! — приказал Миша, задыхаясь.

— Твоя живой, капитана? Не помирай? — радостно пролепетал Ли-Фу. Бросив исписанный листок на кровать, он начал поспешно обмахивать Мишу пестрым веером. — Ай — ай-ай, как моя испугалась, — твердил он. — Такой молодой капитана помирай!.. Не дыши, сердце не бейся… совсем помирай… Тебе кто здесь был, кто тетрадка порвал? — Дунган показал на обрывки бумаги.

— Сам я, — устало признался Миша. — Не получается у меня.

Морщась, как от сильной зубной боли, он порвал на мелкие клочки уцелевший листок бумаги, вытер вздрагивающими пальцами пот со лба и повернулся к стене.

Миша не проронил ни звука, пока Ли-Фу занимался его ногой, а как только за дунганом закрылась дверь, вынул из-под подушки чистый лист бумаги и снова начал писать.

Итак, пропало напрасно два драгоценных дня! Миша понял это сегодня утром, перечитав написанное. Он хотел передать в этом очерке, посвященном тайге, свою горячую любовь к ней. Когда очерк будет напечатан в газете, тысячи людей захотят увидеть и пережить то, что увидел и пережил в тайге минувшим летом Миша; он хотел увлечь их своими чувствами и мыслями, чтобы они загорелись желанием переехать в замечательный таежный край н навсегда поселиться здесь.

Так он решил ответить на попытку неизвестных врагов запугать землеустроительный отряд и воспрепятствовать заселению этих удивительных мест.

Но, перечитав тетрадку, Миша убедился, что с очерком ничего не вышло. Торопливые, разрозненные записи вызывали только одно чувство — скуку. Тайга выглядела совершенно не такой, какой он ее видел в действительности.

С разочарованием и горечью уничтожил Миша написанное. Это был тяжелый удар…

«Неужели я отступлю после первой же неудачи? — думал Миша. — Все дело в настойчивости и в том, чтобы ясно видеть цель».

Пусть это будет лучше не очерк, а рассказ или повесть о том, как он полюбил тайгу!

Рассказ должен быть ярким, взволнованным. Что, если разбить его на восемь глав? Да, на восемь, по числу примечательных событий, случившихся с отрядом за лето. Миша свяжет их единым, логически развивающимся, увлекательным сюжетом. Еще лучше, если рассказ будет в стихах.

Снова он писал весь день, писал торопливо, словно в каком-то чаду, и когда вечером перечитал написанное, то с удовлетворением заметил, что это в самом деле стихи, правда, без рифмы и размера, но все же в них явно проступал ритм. На этот раз практиканту понравилось то, что он написал.

«Стихи, так стихи!» — решил он и упорно продолжал писать. Ему хотелось создать нечто похожее на «Песнь о Гайавате». Он читал ее давным-давно, но помнил содержание до сих пор. В памяти у него сохранилось мерное звучание стиха, запомнился мужественный, строгий ритм. Он даже вспомнил несколько строчек из «Песни».

Эти строчки он в свое время заучил наизусть, — так ему понравились названия индейских племен. Теперь строчки о чоктосах и гуронах служили ему меркой для собственных стихов о тайге.