Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

Мы встаем от костра перед зарей.

Хозяева стелют нам в юрте, а сами идут спать в другое место. Перед уходом хозяин ставит у меня в головах «Спидолу». Я включаю транзистор и тут же ловлю сочный голос диктора московского радио. Передают последние известия. Здесь светает, а там, в Москве, еще вечер прошлого дня…

Диктор говорит о Вьетнаме, о разрушенных плотинах, затопленных рисовых полях, о гибели ни в чем не повинных женщин и детей.

С постели Кара-оола доносится вздох.

— Что с тобой, Кара-оол? — спрашиваю я.

Он не отвечает.

Диктор продолжает рассказывать о Вьетнаме, об американских солдатах, которых в этой стране все больше и больше и которые отлично умеют сжигать затерянные в джунглях деревушки, меткими пулями убивают беззащитных женщин…

Опять женщины! Какой далекий и в то же время близкий мост перекинут от феодализма к сегодняшним событиям во Вьетнаме…

Кара-оол снова тяжело вздыхает.

— Ты что, плохо себя чувствуешь, Кара-оол?

— Нет у меня другой печали, как печаль о судьбах моей планеты, — откликается он, как бы шутя.

За эти дни мы с Кара-оолом настолько сблизились, что понимаем друг друга с полуслова и без долгих объяснений догадываемся, что творится в сердце друга, о чем он думает. И я понимаю, почему он вместо слова «страна» сказал «планета». Видимо, настало такое время, когда человек не может мыслить меньшими категориями. Кара-оол думает о судьбах всей планеты, ибо уже нет на старушке Земле таких событий, которые в той или иной степени не касались бы всех нас — белых, черных, желтых, краснокожих.

Вот и пришел час расставания. Весь этот день Кара-оол был сам не свой. С утра ходил неразговорчивый, отвечал на вопросы одним-двумя словами. Несколько раз я случайно перехватывал его взгляд, устремленный на меня. Кажется, он хотел и не смел о чем-то спросить или сказать мне что-то важное.

После полудня мы подъехали к Чадану — одному из крупных районных центров Тувы. Городок небольшой, в основном застроен деревянными домами, сложенными на русский лад. И это не удивительно, потому что у тувинцев жилых домов раньше не было, нет и традиций в этой области. На ровных, широких улицах много деревьев. Особенно тополей. Между улицей и тротуаром проложены арыки — оросительные каналы. При въезде в город нас встречает протянутое через всю улицу красное полотнище с четкими белыми буквами: «Хулиган и пьяница — враг народа!»

Гостиница расположена в двухэтажном кирпичном здании. Перед фасадом — небольшая асфальтированная площадь. Мы смотрим, куда бы привязать лошадей, и находим им место во дворе.

Комнату я получаю без труда, выполняю все формальности, и мы с Кара-оолом спускаемся на первый этаж, в закусочную. Еще в дороге мы часто говорили о том, что на прощанье разопьем бутылку шампанского, и вот эта минута наступила.

Кара-оол и здесь, за столом, мрачен и неразговорчив. Я без обиняков спрашиваю, что его гнетет.

— Лошадь, — говорит Кара-оол и добавляет: — Та несчастная лошадь, которая пала в дороге. Не знаю, что я им там скажу и чем все кончится…

Я понимаю, что Кара-оол не все говорит мне, что он волнуется о том, как будет отчитываться за погибшую лошадь.

— Сколько стоит такая лошадь? — спрашиваю его.

— Около ста рублей.

Я прикидываю в уме: если уплачу за лошадь, мне придется туго, не хватит даже на обратный билет, а знакомых здесь никого. С другой стороны, как-то расплатиться надо, потому что лошадей нанимал я и обязан отвечать за них.

— Ты здесь ни при чем, — возражает мне Кара-оол. — Это моя вина… Я должен был знать, что лошадь в такой комариной каше не выдержит.

— Так-то так, но ведь не тебе, а мне понадобилась эта поездка. Если б не я, ты не брал бы лошадей и не знал этой беды, — настаиваю я.

— Может быть, и так, но раз уж я согласился провожать тебя, значит, мне и отвечать.

Мы еще долго по-рыцарски присваиваем ответственность и в конце концов решаем разделить пополам стоимость этой несчастной лошади. Я отсчитываю Кара-оолу свою часть, и мы прощаемся, как братья.

Едва успеваю переодеться и лечь, как в дверь моей комнаты кто-то стучится. Держа в руке нагайку, входит Кара-оол. Садится к столу и говорит:

— Послушай, ты можешь написать мне справку?

— Какую справку?

— Про эту лошадь: дескать, было так-то и так-то.

— Могу, конечно.

— Видишь, так будет спокойнее, — объясняет он и достает из кармана моего пиджака записную книжку, авторучку.

Я пишу довольно грустную справку о смерти бедного животного, и мы с Кара-оолом прощаемся еще раз.