Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

— Выдержишь?

— Не знаю, — откровенно признается он. — Если предки не позовут обратно.

Да, действительно, в Кара-ооле живут сразу два человека. Оба они по-своему хороши. И каждый тянет в свою сторону. Думаю, это происходит не только с Кара-оолом. Республика только в 1944 году вошла в семью советских народов. Мы часто говорим в Литве о нашей новой интеллигенции, о том, что подавляющее большинство ее — первое поколение от плуга. Между тем здесь, в Туве, иной интеллигенции вообще не существует. Все люди, занятые умственным трудом, это дети охотников, овцеводов, оленеводов, земледельцев, получившие за годы советской власти новые профессии, о которых в старой Туве никто и не слышал. Впрочем, это особая тема, и к ней мы еще вернемся. На сегодня достаточно, всего хватит на сегодня: и усталости, и радости путешествия, и грусти — всего-всего. Не хватает только одного — сна. Я съеживаюсь, поворачиваюсь спиной к костру и пытаюсь заснуть.

— Спишь? — негромко спрашивает Кара-оол.

Я думаю, что лучше не отзываться, иначе разговорам конца не будет. Но Кара-оол повторяет вопрос, и я вынужден откликнуться.

— Угадай, кто мой любимый поэт? — спрашивает Кара-оол, а меня разбирает досада — вздумал, видите ли, среди ночи викторину устраивать!

— Много поэтов на земле, — говорю я довольно кислым голосом.

— Из современных.

— Не знаю, — вздыхаю я.

— Межелайтис.

— Кто? — переспрашиваю я, будто не расслышав.

— Межелайтис, — повторяет он. — Ваш Межелайтис.

Сна ни в одном глазу. Я сижу и всматриваюсь в Кара-оола. По правде сказать, я не верю ему. Как-то очень уж не вяжется обстановка последних дней с этими словами, слишком далеко находимся мы от Литвы…

— Что ты читал Межелайтиса? — вопрошаю я.

Кара-оол, должно быть, чувствует в моем голосе следовательскую нотку, понимает, что я «ловлю» его. Видно, поэтому и не начинает с «Человека», а перечисляет сперва другие книги поэта, переведенные на русский язык.

Откровенно говоря, этого я не ожидал. Думал, слышал человек фамилию, может, и читал что-либо, зная, что Межелайтис — лауреат Ленинской премии… (Есть ведь немало людей, которые запоминают фамилии, названия произведений и манипулируют ими не хуже всякого эрудита, а на поверку даже в руках не держали их.) И вот тебе на!

— В Туве любят вашего Межелайтиса, — говорит Кара-оол, как бы угадав мои сомнения. — Особенно молодежь.

Вот и ответ тем, кто устанавливает жесткие критерии, в соответствии с которыми решает потом, какого поэта читатель примет, а какого нет. Разговор с Кара-оолом лишний раз доказал мне, что не существует читателя, скроенного и сшитого по единому образцу, строго соответствующему требованиям стандарта.

— Кто переводил Межелайтиса на тувинский язык? — спрашиваю я.

— Не переводили.

— Откуда же люди знают его стихи?

— Молодежь знает, те, кто говорит по-русски. В основном студенты. А это — главное. Разъедутся студенты во время каникул по всей Туве, и многие самостоятельно пытаются перевести то или иное стихотворение.

Меня по-настоящему взволновали слова Кара-оола. Хорошее чувство оттеснило ностальгию и как бы приблизило Литву. Я уже не чувствую себя таким одиноким, не думаю, что зря тащился на край света.

Теперь можно и уснуть спокойно.

Второй день живем мы в юрте у Молочного озера. Тувинские названия очень красивы, оригинальны, опираются на сказания и легенды. Я был на горе Желтых Дров и на другой, под названием Стреляный Пень. А теперь вот живу на берегу Молочного озера. Красная тайга: на северном склоне гор вздымаются голые розоватые скалы, а южная часть заросла непроходимой тайгой. Вода в озере удивительно чистая, прозрачно-голубая, но, когда солнце находится в зените и печет макушку, озеро вдруг становится похожим на молоко. Возможно, это объясняется тем, что его со всех сторон окружают белоснежные вершины, а может, на дне имеются залежи известняка или гипса.

Вокруг озера, на альпийских лугах, пасутся тысячные отары овец, которых сгоняют сюда в летние месяцы пастухи окрестных колхозов. Там и сям над озером поднимается дым — в юртах живут семьи овцеводов.

Мы с Кара-оолом следуем за Комбу — пожилым чабаном, опытным охотником, который обещал показать нам редкое, во многих местах уже исчезнувшее животное — архара, горного барана. Комбу сказал, что подстрелить архара вряд ли удастся, но увидеть наверняка придется, так как чабану известны места, где обитает небольшое стадо горных баранов. Мы взбираемся в гору, иногда карабкаемся на четвереньках, цепляясь за камни, скалы, огибая обрывы. Время от времени из-под ног срывается камень и с ужасным шумом катится вниз. В такие минуты Комбу оборачивается и смотрит на нас с упреком. Он сам не уронил ни одного камня, взбирается быстро и ловко, не хуже архара.