Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

Время от времени громко захлопает сильными крыльями лесной отшельник глухарь или вспорхнет семейство испуганных рябчиков. Далеко они не улетают, опустятся на соседнее дерево и затаятся. Мы успеваем подстрелить одного-двух, а остальные перелетают дальше. Мы больше не преследуем их, ужин нам обеспечен. Впрочем, говорить «мы» не совсем правильно, потому что охотится в основном один Кара-оол. Я весь распух за эти дни, глаза превратились в узкие щелки, а часы пришлось спрятать в карман — руки мои настолько разбухли, что ремешок не сходится на запястье. Так меня преобразили комары и москиты. Их здесь — великое множество. Мы захватили с собой бутылку репудина — специальной жидкости, запах которой должен предохранять от гнуса, однако и репудин почти не помогает — жара и духота стоят невероятные, так что пот моментально смывает весь наш репудин, а когда, стекая, он попадает в нос или, не дай бог, в глаза, начинается такая резь и жжение, что кажется, вот-вот ослепнешь. Теперь мы с Кара-оолом уже ученые, намазываем репудином одежду, шапку, шею, руки, но только не лицо. Кара-оол едет впереди, окруженный ореолом из мошкары. Силуэт человека еле виден сквозь густое облако, образованное этими тварями. Такое же облако сопровождает и меня, но я лишен возможности полюбоваться на себя со стороны. Днем мы еще умудряемся кое-как бороться с этим «бичом божьим», но ночью комары берут реванш. Спим мы под открытым небом, разложив костер из толстых стволов. Измученные дорогой и дневной жарой, мгновенно засыпаем. Репудин, которым мы мажемся перед сном, вскоре испаряется, и тут уж комары могут пить нашу кровь сколько угодно.

Мы едем по глубокому ущелью. Когда-то здесь бежала горная речка, теперь она высохла, осталось только русло, устланное гравием и галькой. Там, где уходящие в небо отвесные скалы стискивают ущелье с обеих сторон, шаги лошадей начинают звучать как выстрелы, и эхо этих выстрелов долго блуждает в горах.

Богата осенняя тайга. Поляны сплошь покрыты красной и черной смородиной, брусникой, ветви кедров унизаны шишками, полными вкусных орехов. Всю дорогу нас сопровождает резкий пронзительный крик кедровок. Птицы трудятся, вылущивают из шишек орешки, чтобы сделать запасы на зиму. Мы тоже по возможности пользуемся благами тайги. Не слезая с лошади, на ходу отламываем облепленную ягодами ветку смородины и утоляем жажду, той же веткой стараясь отогнать от себя и лошадей кровопийц-комаров. Не надо только жадничать. Помню, в первый день, как мы въехали в тайгу, я набросился на ягоды. Кисленькие, сочные, они приятно освежали, так что я за весь день ни разу не приложился к меху с водой. Вечером мы расположились на ночлег, и Кара-оол зажарил на костре двух рябчиков. И тут вдруг выяснилось, что я не в состоянии откусить ни малейшего кусочка не то что мяса, но даже и мягкой лепешки — так отчаянно болели у меня все зубы. Впечатление было такое, будто кусаешь не зубами, а деснами, с которых содрана кожа. Ягоды оказались крайне коварными. Потом я выяснил, что по-русски они называются «кислица». Весь следующий день я тоже ничего не мог откусить. Кара-оолу пришлось сварить бульон из рябчика, чтобы хоть чем-то поддержать мои силы. Так я поплатился за свою жадность.

После полудня въезжаем в долину, которую не назовешь иначе как преисподней. Буйные травы, по пояс всаднику. Душно, все пропитано запахом гнили и застоялой воды, черная туча комаров заслоняет солнце. Добрый час пробиваемся сквозь эти своеобразные джунгли, пока наконец начинаем снова подыматься в гору. Кажется, самое тяжкое осталось позади. И вдруг ни с того ни с сего падает лошадь, навьюченная поклажей. Я вижу, как у нее подкашиваются ноги, как, попытавшись встать, она теряет равновесие и валится на бок. Несчастное животное бьет копытами по воздуху, тщетно силится встать. В огромных выпученных глазах отражается ужас. Мне становится не по себе, я чувствую, как по моей спине пробегают мурашки. Бедная лошадь храпит и судорожно роет копытами землю. Все это происходит в одну секунду. Пока Кара-оол успевает соскочить на землю и подбежать к попавшей в беду лошади, та уже лежит недвижно. Я вижу, как дымная пелена затягивает огромный остановившийся глаз и прямо на роговицу, прорезанную яркими жилками, садятся, толкаясь, сотни комаров. Садятся на открытый, ничем не защищенный глаз. Из всего, что произошло, это показалось мне самым ужасным.

— Помоги, — зовет Кара-оол.

Сам он хлопочет возле лошадиной морды. Засовывает пальцы в ноздри, вытаскивает оттуда какую-то темную, липкую массу. Я не сразу понял, что это — комары, каша из комаров. Мы еще пытались спасти лошадь, но было поздно.