Юозас Пожера - Нет у меня другой печали

Наконец мой проводник вспомнил обо мне:

— Хозяин предлагает нам свой кров.

— Спасибо, — оказал я, а Кара-оол перевел это слово, хотя мне казалось, что приложенная рука и низкий поклон достаточно красноречивы и без перевода.

Хозяина зовут Чулдым. Он интересуется, кто я, откуда, зачем приехал сюда, с какой целью. Кара-оол честно переводит все мои ответы, однако чем дальше, тем больше я замечаю недоверие в глазах хозяина.

— Спрашивает, почему ты верхом, ведь писателей на машинах возят, — переводит мне Кара-оол.

— Не всех, — отвечаю я.

Такое объяснение, по-видимому, не удовлетворяет хозяина, он даже не улыбается и смотрит все так же подозрительно. Что он обо мне думает, за кого принимает, — один бог знает. Но не могу же я вынуть свое сердце, положить на ладонь и показать хозяину. Если не верит моим словам, пусть думает что угодно. Меня волнует совсем другое: как он живет, как трудится, какие радости и заботы сопутствуют жизни овцеводов, проводящих свой век в одиночестве, вдали от людей. Я принимаюсь расспрашивать:

— Колхозных овец пасете?

— Колхозных.

— Сколько?

— Почти тысяча… Девятьсот восемьдесят.

— Какого колхоза?

— Нашего колхоза.

— А как ваш колхоз называется?

— «Большевик».

— Это все овцы колхоза?

— Нет. Еще у других пастухов есть.

— Сколько же всего овец в колхозе?

— Много. Не знаю точно, но много. Может, шесть тысяч.

— Что получаете на трудодень?

— Нам деньгами платят.

— По сколько выходит?

— В месяц по сто десять, сто двадцать рублей.

— Каждый месяц платят?

— Каждый.

От такого диалога устаешь, пожалуй, не меньше, чем от езды верхом. Я думаю, каким образом расшевелить этого человека, как добиться, чтобы из его глаз исчезло недоверие. Не знаю, что ему сказать, о чем опросить. Сижу поджав ноги, прихлебываю соленый чай, а хозяин тем временем о чем-то осведомляется, нагнувшись к Кара-оолу.

— Спрашивает, какие в Литве деньги? — улыбнувшись, переводит Кара-оол.

— Обыкновенные, — отвечаю я и, достав из кармана рубль, добавляю: — Такие же, как во всем Союзе.

Хозяин кивает головой, но я чувствую, что он все равно не верит мне.

— Сколько держите своих овец? — опрашиваю я, лишь бы только прервать эту гнетущую тишину.

Хозяина будто кто подменил. Лицо его светлеет, и он начинает что-то быстро и весело говорить на своем языке. Кара-оол едва успевает переводить:

— Он говорит, надо было сразу сказать, что вы — финансовый инспектор. Говорит, нечего скрывать, потому что он и сам понял, что мы из финотдела…

— Почему он так думает?

— А зачем же интересуетесь его овцами?

— Хочу знать, зажиточно ли живут тувинцы?

Хозяин снова пронизывает меня испытующим взглядом, встает и вытаскивает на середину юрты большой бидон. Достает из тумбочки миску с холодной бараниной, нарезанной крупными кусками, и груду жареных лепешек.

— Тридцать овец, две коровы и две телки держу, — отвечает он наконец на мой вопрос и снова усаживается.

— И у всех столько скота?

— Не знаю, сколько у других, не считал. Своих хватает, на чужое не зарюсь. — В этих словах чувствуется уже явное недружелюбие.

В бидоне оказывается не молоко, как я было подумал, а домашняя водка — арака. Правда, гонят ее здесь не из зерна и не из сахара, а из молока. Из обычного коровьего молока, которое предварительно заквашивают особым способом.

Хозяин налил полную пиалу и знаком предложил нам пить, а сам обмакнул в водку кончики пальцев, побрызгал во все стороны, шепча какие-то непонятные слова, а потом поднес пиалу к губам и одним духом опустошил, хотя в ней было не меньше литра.

Самогон из молока оказался водянистого цвета и по вкусу немного напоминал сухое вино, особой крепости в нем тоже не было, однако помещалось его в бидоне столько, что даже будь нас тут не трое, а шестеро, и то мы легко могли бы дойти до того состояния, в котором начинают петь песни.

Хозяин поднялся и зачем-то вышел из юрты. Воспользовавшись его отсутствием, я опросил Кара-оола:

— Отчего все-таки он нам не верит?

Кара-оол только пожал плечами, но я почувствовал, что странное поведение хозяина угнетает моего проводника не меньше, чем меня самого. И это после бесконечных рассказов о гостеприимстве и приветливости тувинцев. Было от чего загрустить моему товарищу по путешествию. Я даже попытался утешить его: дескать, что переживать — в семье не без урода.

Хозяин между тем вернулся и сказал что-то Кара-оолу.