Теодор Шумовский - Арабы и море. По страницам рукописей и книг

Таким образом, Ахмад ибн Маджид, имя которого так часто упоминается на страницах этой книги, пользуется повышенным вниманием не только и не столько как индивидуальный автор, предмет филологической критики сам по себе. Основное значение этой личности состоит в том, что его деятельность, раскрываемая методами филологии, показывает, каких вершин достигло арабское мореходное мышление в своем эволюционном развитии и, следовательно, сколь высок был уровень родившей это мышление практики и сколь глубоки ее корни; отсюда возникает необходимость значительной переоценки вклада арабов в историю мировой культуры, и здесь «чистая» филология вплотную смыкается с «чистой» историей.

«Книга польз в рассуждении основ и правил морской науки» Ахмада ибн Маджида глубиной и разносторонностью своего содержания ярко показывает древнее происхождение, широкий размах и высокий технический уровень арабской навигации XV века, подтверждая выводы исследований Новейшего времени, слагавшиеся порой, когда речь шла о других этапах, и без влияния этого памятника. Понимание «Книги польз» достигается, однако, после многолетней филигранной работы над текстом, который даже арабисту, если он работает в другой области, представляется в виде сплошного серого пятна. Но вот отрывок из этого текста, который требует сравнительно небольшой филологической обработки и в то же время дает предельно четкое представление об-уровне развития арабской навигации перед появлением на Востоке европейцев. Это вторая из двенадцати польз, или глав, морской энциклопедии Ахмада ибн Маджида, повествующая об обязанностях капитана дальнего плавания. Арабы называли такое лицо муаллим «наставник», имея в виду, что он должен наставлять талиба «искателя», то есть всякого, кто «ищет морской науки».

«Вторая польза.

Искатель, ведай, что у мореплаванья принадлежности многи, и уразумей их. А из них первое – познанье стоянок [86] да гнезд, оборотов да расстояний, звездных глав да мер, примет суши, поселения Солнца и Луны, ветров с их отметами да отмет моря, снастей корабля, того, в чем нуждаются, того, что ему вредит и что приносит пользу, того, к чему вынуждаемы при плавании на нем. Должно тебе сведать звездные всходилища да ровности, посадку при измерении да сего построенность, места востекания да истеченья звезд, сих долготу с широтою, дальность и теченье, коли будет какой ни то искусный наставник; а надлежит, чтобы он знал все брега, их причалы и признаки, како ил, трава, змеи, рыбы, зимородки, ветры, мена вод, прилив и отлив, моря на всяком его пути, совершенствовал всю снасть, пекся в рассужденьи укрепления судна, сего снастей да корабельщиков, не нагружал его противно обычаю, не всходил на корабль, коли там ему не повинуются, а ни на корабль без готовности, ни при худой отмете, остерегался опасностей в таком, как прибор да люд [корабельный] и другое. Еще наставнику должно, распознавал бы терпеливость от медлительности и различал бы меж поспешностию да подвижностию, будущи умельцем-знатоком в вещах, полным решимости, щедро взысканным отвагой, мягким во слове, справедливым, не утесняющим одного ради другова, выполняющим послушание своему господину, боящимся ради Бога – да возвысится Он! – не принуждающим купцов к должному, опричь как к чему-нибудь, на что пало слово, либо же что привлечено обычаем; многотерпеливым, деятельным, выносливым, приятным среди людей, не добивающимся того, что не годится ему, просвещенным, разумным. А коли нет, несть он наставник, в согласии с образцом..» [87]

.. Они лежат передо мной, бесценные листы древних рукописей, уже тронутые дыханием беспощадного времени. Я вглядываюсь то в изящную нанизь, то в мятущуюся скоропись много раз прочитанных строк, донесших сквозь века блеск чужого, давно угасшего ума, запечатлевших живое движение руки человека шестнадцатого столетия. Часовые веков, они устояли в бурном вихре событий человеческой истории, пережив и тех, кто мнил себя бессмертными вершителями ее судеб. В эти минуты безмолвно склоняешь голову перед памятью не только создателя изучаемого труда и переписчика, сохранившего его мысль для потомков, но и первых ценителей и хранителей рукописи, бережно передававших ее из рук в руки, как знак эстафеты, говорящий о величии прошлой культуры народа. Должно быть, не всегда и не каждому было легко хранить ради будущего эти сокровища духа; насущные заботы настоящего не раз властно требовали нераздельного внимания к ним, и если все-таки рукописи дошли до нас, значит, среди множества обыденных дел люди заботились и о творениях, осиротевших по кончине человека, который выносил их в себе, чтобы подарить миру.