Василь Махно - Куры не летают [сборник]

Я писал в пустоту и поэтому не отвечал ни за содержание написанного, ни за свой почерк.

Почти каждую ночь к известному многим солдатам нашей части месту приходили житомирские шалавы . Их перетаскивали через высокую бетонную ограду и заводили в кочегарку. Их тела на протухших солдатских матрасах пахли углем и дымом.

Во время майского перелета я листал переписку Бахман и Целана, встречая полные страсти места их писем, в которых тоска, невозможность, несовпадение. Упреки и прощение.

Все, что составляет драму двух молодых людей, которые живут в разных странах и городах.

Находясь несколько лет назад в Берлине, я заметил в окне одного из книжных магазинов на Курфюрстендамм рекламу издания этой переписки на немецком языке. К книге почему-то был прикреплен плакат с изображением Черновцов. Наверное, ради Целана. Я смотрел на фотографии двух молодых людей, чью эпистолярную книгу рекламировали немецкие издатели, – посмертную книгу. Это было издание, к которому Ингеборг и Пауль имели прямое и опосредованное отношение (собранные под одной обложкой письма писали они, но опубликовать все это пришло в голову другим людям). Уже после смерти этих любовников и адресатов. Так случается часто. И комментарии, которыми, как правило, обрамлены такие издания, сводятся к выяснению дат, некоторых фамилий и лиц, мест, бегло упомянутых.

Но никогда и никто из комментаторов не берется истолковать тот или иной поворот судьбы адресатов.

В августе 1986-го я вытащил из почтового ящика в доме на Киевской конверт с приглашением на свадьбу. Адрес она, видимо, нашла в альбомном списке выпускников, вряд ли его помнила. Просто полистала этот альбом – и нашла. Девичьим округлым почерком выписала все детали свадьбы и подписала именами молодоженов.

Третий день у меня начинался одинаково: пивом из бочки, синдромом похмелья и тяжелой головой с притупленным взглядом. В первый же день у бочки, в центре, узнав, что этот помятый чувак, которому не хватает шесть копеек до третьей кружки пива, – бульдозерист, я попытался с ним поговорить.

– Тут такая лажа, чувак…

– А что?

– Ну, надо приехать через неделю на одну свадьбу и раздавить ее на хер…

– Чем раздавить?

– Бульдозером.

– Бульдозером, ясен май, самое лучшее… а на хера давить?

– Не знаю…

– Кентуха, – говорил он, – все пройдет.

«Я ожидала, что ты меня украдешь из-под загса, просто заберешь от всей этой свадьбы».

Я это услышал, когда облако накрыло собой полгорода и начало заливать даже столики в «Козе». И не успел ответить, потому что мы спешно перебрались в зал этого бара, мокрые и возбужденные. Я услышал это за день до Парижа, с билетами на руках, небритый, с седой щетиной, когда мы приканчивали первую бутылку итальянского вина. Я услышал о ее желании тридцатилетней давности, которое никак не мог выполнить ни тогда, ни теперь.

Я понял, что прошла вечность.

Что я мог ответить?..

Один из мостов над Сеной – это мост влюбленных. Pont des Art. К его ажурной ограде прикреплены тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч замков, простых амбарных, на которые запирают двери или цепи от потенциальных похитителей велосипедов. Сюда приходят влюбленные, закрывают на ключ свой замок, а ключ выбрасывают в Сену.

Дочь привела нас с женой на Монмартр около двух ночи.

Я сказал, что хотел бы пройтись по этим улочкам днем, а не ночью. Но услышал в ответ, что именно сейчас – максимальный кайф.

В одном из писем Ингеборг написала Паулю в Париж: Это лето не имеет конца, и я спрашиваю сама себя, что наступит после всего этого? А в другом: Кому мы можем быть благодарны за все?

«Эти отношения тоже не имеют конца, что будет с нами?» – подумалось мне, но я ничего не сказал вслух, только в который раз попросил официанта принести бутылку белого вина.

«Наверное, нам нужно было жениться, даже если бы мы со временем и расстались – было бы что вспомнить», – сказала она.

В Париже можно вспоминать кого угодно из мировых писателей, и безошибочно встретишь в их биографии Париж. Для Бахман и Целана Париж существовал просто как почтовый адрес жилища Пауля, как гостиничный адрес Ингеборг, как город, в котором они планировали встречи, в котором встречались и который станет смертью Пауля. А Рим станет местом смерти Бахман и какого-то непогашенного окурка. В их письмах Вена превращается в Париж, Париж в Цюрих, ну и, конечно, в Берлин, Мюнхен, Штутгарт. Воздух всех этих европейских городов одинаковый и разный, как небо. Я поднимал глаза вверх, словно под купол собора то ли в Париже, то ли в то Берлине, и не чувствовал воздуха, провисавшего над этими городами. И только в Черновцах, во дворике дома Целана, воздух пах чем-то, что можно назвать жизнью, запахом прошлого, которое помнят стены домов. Был ли это запах квашеной капусты, переспелых помидоров, давно не ремонтированной канализации или запах земли, политой дождями?