Гуго Фридрих - Структура современной лирики. От Бодлера до середины двадцатого столетия

При нормальном словоупотреблении определенный артикль обозначает известный или накануне представленный факт. Этому артиклю свойствен характер доверительности, указательности, и посему он подтверждает известное или только что сообщенное. Однако в современной поэзии этот детерминирующий посредник тотчас дезориентирует внимание вводом совершенно нового факта. Подобное встречаешь у лириков XIX века, особенно у Рембо, но тогда определенный артикль любили сочетать с личным местоимением или обстоятельством места и т. д. В XX веке этот детерминант изолировался и стал одним из стилистических индикаторов современной лирической поэзии. Например, в стихотворении Жюля Сюпервьея «L’Appel» [96] идет довольно фантастический процесс: «Дамы в черном… зеркало… мраморная скрипка…» Каждому субстантиву предпослан определенный артикль, и все происходит так, словно рассказывается о вещах обычных и давно знакомых. Этим приемом часто пользуется Эллиот, Сент-Джон Перс, Гильен. Подобное положение детерминанта, при одновременной неопределенности высказывания, создает анормальное языковое напряжение и вносит отчужденность в доверительно звучащее. Современная лирика, и без того любящая инкогерентность содержания, тем самым придает «новому» еще одно качество. Это «новое», обретая благодаря детерминанту видимость хорошо известного, повышает дезориентацию и становится еще более странным и загадочным.

Современная лирика – дело холодное и бесстрастное. Таково и размышление о ней. Ее обсуждают с технической точки зрения. При этом отнюдь не забывают, что лирика есть завоевание пограничной полосы тайны, чудо и энергия. Но штудируют ее энергию как экспериментальный взрыв атомарных сил слова, и ее таинственный язык представляется результатом впервые испытанных химических соединений. Поэт становится авантюристом неисследованных языковых пространств. Однако он при этом вооружен измерительными приборами своих понятий, которые обеспечивают ему самоконтроль и предохраняют от банальных головокружений. Фасцинация современного стихотворения точно рассчитана. Его диссонансами, темнотой управляет Аполлон – ясное художественное сознание. Курс вдохновенной одержимости как свидетельство несомненной поэтичности упал еще в начале XIX века. Разумеется, не без исключений. Общественное мнение очень их ценит. Удивительным исключением явился один великолепно одаренный немецкий поэт XX века. Стихотворение ему «внушалось ночной бурей», «непреодолимо взрывалось в чувствах», так что «руки дрожали, и по телу проходили судороги». Об этом «смятении» он подробно сообщал княгиням, графиням, разным «дорогим и уважаемым господам», с бесчисленными «где-то» и «как-то». В результате единственный такой казус стали путать с поэзией вообще.

Почти все ведущие европейские лирики встречают вдохновение недоверчиво и стараются разделить возбуждение и энергию, персональное потрясение и духовную напряженность. «Поэзия – глубоко скептическое искусство, предполагающее чрезвычайную свободу по отношению к нашим собственным чувствам. Боги милостиво дарят нам один стих: это уже наше дело – прибавить второй к его старшему небесному брату. Здесь необходимо совместное усилие опыта и духа». Так писал Валери в заметках об «Адонисе» Лафонтена. «Вздохам и элементарным стонам» нечего делать в поэзии до того, как они получат «духовную структуру», сказал он по другому поводу. Гарсиа Лорка в лекции о Гонгора очень одобрительно отозвался о суждениях Валери и еще более их заострил. После резкой реакции на декларативно-патетическую лирику д’Аннунцио итальянские поэты также выбрали аналогичный путь и возвысили продуманное «обнаженное слово» (Унгаретти) над восторженной речью. В принципе это старые воззрения. Их частое появление в романских странах связано с латинской традицией. Однако настойчивость подобных утверждений после Бодлера и в новое время доказывает, что современная лирика все еще переживает процесс деромантизации.

В других странах также разделяют эти мысли. Вспомним Новалиса. В нашу эпоху Т. С. Элиот говорит о деперсонализации поэтического субъекта, о близости к науке, акцентирует «интенсивность художественного процесса» и полагает, что смотреть надо не только в сердце, но глубже, а именно «в кору головного мозга и в нервную систему». В Германии Готфрид Бенн сформулировал сходные соображения еще энергичней. Его доклад «Проблема лирики» (1951) в известном смысле ars poetica середины столетия. Бенн вновь возвеличил понятие «артистизма», интерпретируя это как волю к стилю и форме: такая воля обладает истиной более высокой, нежели истина содержания. «Только в сфере формы и гештальта познается человек» – вполне латинская фраза. Вдохновение не ведет, но уводит. Вдохновение может «разбросать несколько стихов», но потом человек, одаренный энергией формы, «берет эти стихи, помещает под микроскоп, испытывает их, окрашивает, ищет дефекты…»