Я проваливаюсь первым. Сашка пытается подать мне руку, и проваливается следом за мной. Речка мелкая, особенно зимой, и утонуть в ней невозможно. Мы, как дураки, стоим по грудь в холоднющей воде, и от этого внезапного холода у нас перехватывает дыхание. Берег рядом, но добраться до него в мокрой, сразу потяжелевшей одежде, нелегко. Да ещё коньки цепляются на дне за всякие кирпичи и банки. Нас никто не видит, поэтому надо выбираться самим. В конце концов, сильно замёрзшие, мы вылезаем и без сил валимся на снег. Когда мы откручиваем коньки, пальцы слушаются нас с трудом. С шубеек и штанов течёт, валенки полны воды. Надо бы поскорее домой, но там будут сильно ругать, и мы боимся. И какое-то время не идём. Когда от холода становится совсем невмоготу, мы всё же добираемся до дома и попадаем в тепло и в руки бабули и мамы. С нас стаскивают одежду, растирают полотенцами и поят малиновым чаем. И мы потихоньку теплеем. За Сашкой приходит дядя Петя и уводит домой. Вечером градусник, который мама ставит мне под мышку, показывает нормальную температуру, и мама успокаивается.
Воспаление легких.А ночью моя температура подскакивает до сорока градусов, и я начинаю сильно кашлять и бредить. Мне кажется, что я с Сашкой опять на рыбалке и ловлю очень много рыбы. Я всё время вытаскиваю и опускаю рыбу в садок. В большой садок, такой, как был у дяди Толи на Люблинском озере. А когда опускаю в садок, то чувствую, что вода очень горячая, прямо как кипяток. Обжигаюсь, сильно ору, и просыпаюсь весь в поту.
Около кровати сидят перепуганные мама, бабуля, и какой-то мужчина в белом халате, похожий на того хирурга, который оказался братом своей сестре, но без бороды, а с длинными усами. Усатый что-то озабоченно пишет на маленьких бумажках. Мама держит в руке градусник и всё время смотрит на него. Усатый мужчина строго говорит:
– Двустороннее воспаление лёгких… больше сорока градусов… надо срочно колоть пенициллин… и теплое питьё… к вам будет ходить сестра…
Я догадываюсь, что и у этого доктора есть сестра в белом халате, которая будет делать мне уколы пенициллина и тёплого питья. И удивляюсь, что у всех докторов есть родные сёстры, которые только и умеют в жизни, что делать уколы… А потом опять отключаюсь…
Болею я очень долго. Так долго, что начинаю уже привыкать. К уколам, уксусным полотенцам на лбу, грелкам, таблеткам и порошкам. В свой День рождения я ещё маленько больной, но родители всё равно справляют такой важный для меня праздник, и даже приходят друзья праздновать. А вот к Новому году настолько поправляюсь, что даже сижу у ёлки почти всю ночь. Как взрослый.
«Больной» День рождения 24 декабря 1951 года. 6 лет! Слева – друг Сашка
Усатый доктор приходит несколько раз, слушает меня трубочкой и просто своим волосатым ухом, залезает металлической линейкой в рот, стукает пальцами по разным местам… И однажды говорит, что всё очень хорошо, но в правом лёгком ещё есть небольшой «очаг», который должен скоро «зарубцеваться». Что такое очаг, я уже давно знаю, из книжки про деревянного Буратино. Там очаг был нарисован на старом холсте. Поэтому мне не понятно, какой такой очаг нарисован в моих лёгких, и кто его там нарисовал. А если он всамделишный и горит? Тогда как же? И строгий доктор вдруг начинает улыбаться и терпеливо мне всё объясняет. Оказывается, «очаг» – это не до конца заживший кусочек лёгкого, в котором ещё идет воспаление, а с помощью всяких лекарств этот «очаг» должен «зарубцеваться», то есть зажить окончательно. Мне становится всё понятно, и теперь уже мы все вместе смеёмся. Мама, бабуля, усатый, его сестра, Рекс и я.
Через неделю после докторского осмотра я совсем поправляюсь. И очагов больше нет. Зарубцевались!
Пока я три недели лежу больной, я очень много читаю. Я проглатываю «Робинзона Крузо», «Тимура» с его командой, «Последнего из могикан» и ещё много всяких других. На стуле рядом с моей кроватью постоянно лежат тома любимого Брэма. Мама говорит, что я читаю «запоем». И пытается книги отбирать. Но отец разрешает читать, «сколько влезет», и в меня влезает очень много.
Друг Сашка ко мне не приходит, потому что сам в это время лежит дома больной. Только у него не воспаление лёгких, а болезнь со смешным названием «свинка». И я фантазирую, что когда Сашка выздоровеет и зарубцуется окончательно, его нос превратится в свинячий пятачок, а разговаривать он будет хрюканьем. Но потом, когда я додумываюсь, как Сашку перепутают и будут делать из него колбасу, то сам пугаюсь, и заставляю себя думать про Сашку только хорошее. И однажды Сашка навещает меня совершенно здоровый. Он полностью зарубцевался, и улыбается. И нос у него старый, без пятачка. И не хрюкает, а весело сообщает мне, как он болел, как к нему приходил тот же самый усатый доктор, и какую ёлку поставили в его доме. И нам опять хорошо вместе. Потому что болезни наши зарубцевались, и скоро опять можно будет кататься на «снегурках».
Читать дальше