Владимир Зенкин - Инанта Грёза. Путник

Короче, к «дворцу» Игоревой «принцессы» мы подходим втроём. Мне велено подождать у подъезда («Полминутки, я – до двери и назад»), и они исчезают. Я стою и терпеливо жду, зная, что «полминуткой» не обойдётся. Мне хочется, конечно, потихоньку войти, тайком, издали взглянуть на эти загадочные поцелуйные ритуалы между этажами, но я перебарываю недостойное желанье.

Игорь возвращается действительно быстро, берёт меня за руку, и мы весело шагаем по пустой грустной улице. Напротив этого расхристанного дома нас встречают четверо. Главный и старший из них, плечистый «ван-дамчик» в кожаной куртке – законный претендент на Нелину любовь, как выясняется из нескольких выпендрёжных фраз; и что «один пришлый баклан его, хозяина района, слегка огорчает», а потому должен получить по заслугам. Трое других, помладше – «группа поддержки». Игорь, игнорировав «баклана», пытается мирно вразумить «ван-дамчика» с помощью простейшей логики. Но логика здесь, конечно же, отдыхает.

– Эх, пацаны, нашли вы приключений на свою… заднюю мыслительную часть! – сокрушается Игорь, сбрасывает на землю сумку, приказывает мне отойти в сторону и не бояться. Я встаю у стены и не сильно боюсь. Я знаю, что Игорь служил в каких-то очень специальных морских войсках на Дальнем Востоке, и что этим четверым дуракам сейчас придётся не сладко.

Драка начинается, и через пару секунд ко мне, под стенку, отлетает один из «группы поддержки»: круглое щекастое лицо, кровь из разбитого носа. Он медленно, неохотно поднимается с земли, в мелких глазах – злость и растерянность.

– Нападай, Щур, какого хрена стоишь! – рявкает ему главарь, «ван-дамчик». – Мы его уроем!

Щекастый отирает кровь ладонью, хватает из кучи битого кирпича здоровенный отломок, свирепо мычит и идёт к Игорю сзади. Игорь занят другими и его не видит.

– Сто-ой!.. – в испуге-отчаянье кричу я, бросаясь за ним, повисаю у него на руке, сжимающей отломок.

Он пытается стряхнуть меня, пинает ногой, а я впиваюсь зубами ему в руку, повыше кисти. Я чувствую, как мои зубы прокусывают кожу и погружаются в мясо; они сомкнулись бы, если бы не упёрлись в кость. Я слышу над собой его вопль. Что-то ударяет меня вскользь по голове и по плечу. Я разжимаю зубы. Он отшвыривает меня в сторону, я падаю на землю. Боль в затылке. Тьма.

Я открываю глаза. Меня тормошит Игорь.

– Люда, Людочка! Что с тобой? Сильно болит?.. где болит?

– Немножко… затылок…

– Вроде, крови нет.

– Об землю просто… слегка… Да проходит уже. Проходит, – я встаю с его помощью, оглядываюсь. – А где эти гады?

– Смылись. Поняли, что можно и без башки остаться.

У Игоря самого разбита губа и ссадины на лбу и на руках. Я трогаю свои губы. Они тоже в крови.

– Это не твоя кровь, – улыбается Игорь, доставая платок, вытирая мне губы. – Ты его, конечно, здорово грызанула. Но полезла зря.

– Он бы тебя – камнем по голове.

– Это – вряд ли. Хотя… Ну, молодец, сестрёнка. Выручила. А зубки твои он надолго запомнит.

– Мама в ужасе будет, когда нас увидит, – говорю я с приятным тщеславием.

– Да уж, – соглашается Игорь.

Годы спустя, вспоминая это первое своё наважденье и пытаясь постичь то, что со мною потом стало происходить, я подумала, что душа человека – намного причудливей, чем воображается нам. Что душа человека существует не только в настоящем. Она занимает и бережёт всё пространство его прошлого и даже тайком может проникать в будущее. Душа живого человека. Живого… И если мне, моей сущности, моему сознанью, удалось переметнуться в тот неблизкий кусочек прожитой жизни, принадлежавшей незнакомой девочке Люде (болезнь моя стала тому причиной, либо другое что?), значит, той девочки Люды…почему ж девочки?.. наверное, женщины Людмилы?.. уже не было к тому времени на свете. Иначе, никак не получилось бы, не вышло бы у меня.

Когда она умерла: в четырнадцать лет?.. в пятьдесят четыре?.. я не знаю и не смогу узнать. Хотя бы уже – в пятьдесят четыре! Хотя бы! Всё равно, жаль.

Второй случай. Мне – шестнадцать. После этого случая я уже по-другому, со взрослой печалью поняла. Всерьёз это у меня. Что-то будет?..

Маленький сквер у перекрёстка, рядом с двумя белыми четырнадцатиэтажками. Каштановая аллея. Газоны давно не стриженной травы. Скамейки из широких, лакированных досок. Скамейки пусты, кроме одной. Несколько человек, обступивших скамейку. На досках лежит женщина с бледным остановившимся лицом, с закрытыми глазами. Рука её бессильно свисла до земли, голова склонилась набок.