Владимир Зенкин - Город Зга

И лишь следующей ночью явились всему мера и смысл. Ночью возник во мне Мик Григорьич.

— Мик Григорьич, дорогой! — радостно возопил я, — Как я счастлив вас видеть! Вы за двадцать лет ни разу не снились мне.

— Я тебе и сейчас не снюсь, глупый мальчишка.

— Что?! Значит опять? Значит, вы снова… здесь, в нашем реале? В прежнем облике?

— Ты всё ещё видишь меня прежним?

— Хотел бы… видеть вас прежним, Мик Григорьич, — смутился я, — Очень хотел…

— Ну вот. Что и требовалось доказать.

— Наверное, я что-то забыл, да?

— Конечно, забыл. За двадцать-то лет. Ну а кто я вообще, ты, надеюсь, помнишь? — усмехнулся Разметчик.

— Обижаете, Мик Григорьич.

— То-то. Разметчик — не поводырь. Ты сам скоро не сможешь быть прежним. Быстрей понимай.

Следующей ночью… А до того были утро и день. Поздним утром вдруг нагрянул участковый инспектор милиции и забрал мой паспорт.

— Для чего? — подозрительно спросил я, разглядывая инспектора. Белобрысый веснушчатый лейтенантик с неожиданно аполлоновым профилем и романтичной ямкой на подбородке. Ямка была совершенна. «Наверное, девушки влюбляются сперва в эту ямку, а потом уже в остального лейтенанта», — подумалось мне.

— Перерегистрация, — туманно ответил инспектор, оглядывая мою холостяцкую берлогу, — Через неделю вернём.

— Какая ещё перерегистрация? — упирался я, — Не слыхал ничего. И почему вы, а не паспортистка?

— Потому что так надо, — дружелюбно вздохнул лейтенант, — Вы не беспокойтесь, ни в чем к вам ни малейших претензий. Пустые формальности… можно сказать.

— Покажите ваше удостоверение.

— Ради Бога.

Я не унялся, разыскал телефон, позвонил в райотдел милиции подполковнику Мышкису, спросил, действительно ли данный лейтенант уполномочен забрать мой паспорт.

— Да, — задушевным бархатом ответил подполковник, — Будьте благоспокойны. На несколько дней. Ничего страшного. Но искренне просим вас («Силы небесные — сколь галантно милиция наша вдруг заворковала!»), постарайтесь, пожалуйста, на это время надолго не отлучаться из дома. А уж, тем более, из города. Из города вообще не надо. Нет, что вы, никоих к вам подозрений! Нет, что вы, никаких подписок о невыезде! Всё в отменном благопорядке. Но всё-таки… постарайтесь.

Недоуменно пожимая плечами — что это ещё за тайны мадридско-милицейского двора — я отдал паспорт. Зря.

…— Почему так, Мик Григорьич? Так несправедливо. Вы же знали. Вы могли тогда… воспрепятствовать. Не позволить всем обмануться.

— Ты рассуждаешь, как лентяй-обыватель. А ещё лучший мой ученик.

— Какой, к черту, лучший! Раз я уехал… Я тоже думал, что можно стать счастливым без Зги.

— Многие стали счастливыми.

— Ну ещё бы! Такие условия. Никогда никого не переселяли на таких условиях. Лучшие города, включая столицу. Прекрасные квартиры, особняки. Выгоднейшее трудоустройство. Да ещё льготы какие-то высосали из пальца. Подозрительная щедрость. Это в нашем-то Отечестве.

— Зга — не город. Зга — явление. Не для всех.

— Да. Но увезли-то всех.

— Чтоб отстранились. И слава Богу, если отстранились. Пусть живут спокойно. Пока.

— А кто не смог? Кто остался сподобным?

С Юраном мы встречаемся в четыре на Ласокском вокзале. Юран уже ждал меня на ступенях под колоннадой.

— Ты какой-то расстроенный, — заметил он.

— Все в порядке, — бодро плеснул я ладонью, — Где мы сегодня, на третьей?

— Давай на третьей.

Мы пересекаем огромный, кишащий озабоченным людом, вестибюль, спускаемся в подземный переход, ведущий к платформам. Трижды в неделю мы с Юраном играем на перроне перед поездами. Юран — солирующая скрипка, я — кларнет-аккомпанемент. Аранжировки Юрана. Инструменты тоже его. Он — профессионал, когда-то играл в филармонии в камерном оркестре. Ушел оттуда по причине каких-то внутренних интеллектуальных дрязг. Он избегал говорить об этом. Возможно — по причине своего въедливого характера. Ещё возможней — из-за элементарного пьянства. Впрочем, и сам оркестр вскоре после того благополучно скончался без зрителей и без зарплаты. Я — дилетант-любитель, выступал только в студенческой самодеятельности. Но Юран мной в общем доволен. За год он меня многому обучил, разыграл и приладил к своей игре весьма недурно, заставил понимать себя с полувзгляда и полузвука.