Илона Якимова - Волна и камень

Не успел капитан Томас Берроу присовокупить к письму пожелания для драгоценных сыновей, Стива и Билли, вывести под обширным своим творением кудрявый автограф, легонько подуть на строки, чтобы просохли чернила, как в дверь гулко и требовательно постучали. Стук был не простой, а условленный.

***

Прямо посередине русского Севера стоит городок Святого Николая. С одной околицы видно море синее, с другой – море зелёное: лес. А прямо посередине городка стоит, как и полагается в нашем государстве, большое кружало. Хорошее: топят по белому, кормят обильно, поят не сильно разбавленным.

Ну, а прямо посреди кружала за досками, водруженными на козлы, сидят трое. Двое – такие… И как бы описать их, примет особых в глаза не бросается. Короткие бородёнки, глаза как глаза, не уловишь цвета, все бегают. Рост как рост, стать как стать… Хотя есть броская черта – одеты в заморские кафтаны. Но этим в городе Святого Николая уже не удивишь – англицкий корабль с того года уж тут стоит, а команда бездельем мается, по городу шатается.

Добры молодцы, однако, русские. Один, по прозванию Ворошило, с утиным носом и красными прожилками по всему лицу, теми, что без ошибки выдают пьяницу. Кто на него посмотрит – почувствует какую-то угрозу и почтет за лучшее отвести от греха подальше взор. Второй – с безвольно опущенными уголками рта и тремя глубокими морщинами поперек лба. Этого кличут Векша, и действительно что-то в нем есть от весенней облезлой шуганной белки. Весь он какой-то резкий, готовый дернуться, сорваться, кинуться.

Третий молодец, щеголяющий в иностранном, отличается от своих тёртых молчаливых товарищей разительно. И как он сюда затесался? Имеет он в чертах лица что-то мягкое, женственное. Потому, что еще очень юн, лет пятнадцати. На розовых щеках вьется двумя легкими водоворотами белый пушок, оставляя под скулами два премилых кругляшка, где еще ничего не выросло. Но глаза при всей умильности облика у малого уже острые, умные, будто не по годам сметлив. Сразу видно: на службу поступил совсем недавно, и скорее всего, на обычную для знатных отпрысков «ступеньку» – рындой, телохранителем, значит. И был это никто иной, как княжич ярославский – Андрей Курбский.

Рындой, между тем, Андрей только числился. Ни силы, ни уменья охранничьего он пока не нажил, зато имел дар, крайне его компании необходимый. В посольском приказе так и написали: «Отрок сей есть чудо-толмач, посему приставлен к князю Ушатому, дабы надзор за аглицкой ладьей, что разместилась в бухте Святого Николая, облегчить, да вызнать поболе важного у зарубежных поморов, да связью промеж нашим головой и корабельным головой служить».

Звание чудо-толмача было не зряшным, хотя, возможно, и преждевременным. Годов с восьми, как выучился бегло читать, Андрей заинтересовался и греческими книгами, что в изобилии водились в отцовской библиотеке. Через некоторое время тятя обнаружил, что отпрыск каким-то образом успел овладеть письменным греческим. Заинтересовавшись, Михаил Михайлович Курбский поощрил сына в изучении литовского – языка земли, откуда их род некогда отъехал на служение московскому князю. Андрей не посрамил отцовых надежд и литовский в кратчайшие сроки освоил. Попав в столицу, он уж был известен, как забавная диковинка. И оставался бы в этом качестве, пока пух не сменился бы бородой, а служение не забросило в дальний гарнизон. Но возник «Old Piper», капитан Томас Берроу и – далеко идущие планы Ивана Васильевича Шуйского. С тех пор с утра до вечера, а когда и за полночь, крутился юноша вокруг англичан, особенно, конечно, вокруг капитана Берроу. Юная голова работала исправно, так что теперь можно было смело сказать – в языке этой далекой страны Андрей главный дока, и другого такого по всей Руси не сыщешь! Рында Курбский общение с капитаном почитал за высокую честь, успел подружился с самым последним матросом, облазил каждый закоулок корабля и в целом был своим положением до крайности горд. Вот и теперь Андрей, исполняя возложенную на него обязанность всё разузнавать и все полученные от англичан сведения излагать письменно, пещрил бумагу прямо здесь, за кабацким столом:

«Лодья англицкая, по прозванию „Old Piper“, сиречь „Старый трубач“, суть судно великое, поболе любой лодьи поморской. Приспособлено к переходу за моря без наблюдения берега. В длину имеет пятнадцать косых сажен, а в ширину имеет четыре косых сажени, и на столько же борт в средней части возвышается над водой. В крайних же частях имеются возвышающиеся сооружения, с бортом сделанные заподлицо. В этих частях каюты капитана, его помощников, рулевой дрын, сиречь румпель, с отдельной для него отгородкой, и прочее в том духе. Мачт лодья имеет три, и еще одну наклонную, бушпритом называемую. Весу же имеет, коли верить Томазу Берроу, без малого осьмнадцать тысяч пудов, когда груженое. Ежели смотреть от днища, сначала расположен малый трюм для тяжелых чушек, веревок на замену снасти да бревен на запасные реи. Лежит это все, дабы не перевернулось судно. Выше палуба для грузов, здесь же обитое железом хранилище огневого запаса и кладовая для пищи и воды. Выше палуба, где ночуют обычные сейлоры, и тут же стоят пушки, дулами обращенные к вырезам в борту, дабы стрелять в боки. Если подняться выше, посередь будет уже палуба верхняя, с малыми пушечками, а по краям означенные надстройки вздымаются еще на две или три сажени. Две лестницы ведут на каждую. На верху же кормовой надстройки…»