Евгения Никифорова - Тамерлан. Дорога в Самарканд

– За месть не просят прощения. Ты ещё мала, чтобы понять это.

– В таком случае вам придётся столкнуться с последствиями. Я не отменю приговор.

Ей удалось разглядеть промелькнувший в глазах старика ужас. Баян-Кули явно рассчитывал на быструю смерть, когда связывался с проповедниками – не на сломанные суставы и кости. Через силу Ульджай сдерживала слёзы, оставляя опекуна в клетке. Ей казалось, что это ветер, который нёс из пустыни песок, хлестал по щекам и обмораживал сердечную боль. Она делала глубокие вдохи, желая усмирить, упокоить чувства к тому, кто предал и убил Казгана. Когда дорогу к шатру преградила внушительная фигура Тимура, Ульджай больше не плакала.

Ей как никогда хотелось жить. По-другому. По-новому.

– Ага, – мужчина отдал лёгкий поклон, – надеюсь, я обращаюсь к вам в подходящее время?

– Я говорила, вы всегда можете на меня рассчитывать, – ответила она, не скрывая улыбки.

– Скоро я отправлюсь к вашему брату. Как и предполагалось, Балх сейчас без защиты. Мохаммед-Ходжа возглавит нападение. Мы же с Хусейном объединим войска.

– Мне рассказывали, как вы спасли повелителя. Примчались сюда из другого города, в одиночку. Вы зашли в шатёр, как раз когда предатели собирались обнажить мечи. Увидев вас, они растерялись и не стали ничего предпринимать. Я была маленькой и едва ли помню об этом… Но я знаю, что повелитель ценил вас, как сына. Мы многим вам обязаны.

– Я делаю что должен, – сухо произнёс Тимур. – Я так же обязан вашему деду. Да будет Аллах им доволен.

– Аминь.

Барлас многое бы добавил к сказанному, но его смущало присутствие рабынь за спиной девушки. Ульджай заметила, что он поглядывал в их сторону.

– Иногда человек совершает гораздо больше того, что должен, – она надеялась, что Тимур правильно истолкует смысл этой фразы. И по его лицу догадалась, что да, он всё понял.

– Я из таких людей, не сомневайтесь, ага. Однако…, – мужчина намеренно удержал дальнейшие слова, заставив Ульджай волноваться.

– Однако? – повторила она.

– Если бы заранее стало известно, понравится ли кому мой поступок, согласится ли кто с решением – я бы не стал медлить.

С любопытством и нежностью Тимур наблюдал за неуловимыми переменами в девушке: то, как глаза её, которые блестели ярче, чем свисающие нити горного хрусталя, переполнила надежда, как ползли вверх уголки губ, и как пальцы сжимали и комкали ткань наряда.

– Разве можно медлить, когда всё и так устроено волей Всевышнего? – в голосе Ульджай отчётливо звучала радость. – Одно меня беспокоит: судьба вашей жены, которая осталась в Кеше.

– Она осталась в Кеше.

«Почему так хочется прыгнуть вниз? Знаю, я испытываю судьбу, но разве она не испытывала меня всё это время? Пора изменить порядок, взять бразды правления в свои руки, иначе злосчастные ветра утянут, унесут меня», – Хусейн задумчиво глядел в пропасть, стоя на отвесной скале. Страха у мужчины не было, хотя бьющиеся оземь камешки предупреждали об опасности. Напротив, военачальник томился от жара, бурлящая кровь требовала, чтобы он выплеснул все силы, отдался стихии и иссушил душу до конца – истребив, например, племя мятежников. «Проклятье, почему я должен идти на поводу у советников?! – мысленно вопрошал эмир, сжав кулаки. – Зачем сохранил жизнь негодяям? Завтра они снова взбунтуются. Пока Самарканд под сапогом могульского хана, мы всегда будем ждать удара».

Безоблачное небо отказывалось внимать упрёкам. Хусейн пристально осматривал бадахшанские владения – пустынный край в оранжевых и золотистых тонах – но не ощущал себя его собственником. Если бы кто привёз вести от деда, передал очередной приказ – любой, о наступлении, отбытии, – Хусейн бросился бы за дело. Потому что это нетрудно. Нетрудно следовать слову повелителя и выполнять долг. Давать задачи, излагать условия игры – совсем другое. Он остался один на один с ответственностью, с необходимостью принимать решения, которые непременно должны были обернуться благом для его племени. Однако почему-то решения эти противоречили внутренним устремлениям. Хусейн ощущал беспомощность. Нечто подобное с ним случалось давно, ещё в юности, когда гонец доложил о гибели отца, эмира Мусли. Потом ужасная участь постигла дядю Абдуллу, и Хусейн снова не мог ни на что повлиять. И вот – смерть забрала Казгана.

Люди, находившиеся в лагере, лишний раз старались не отвлекать вождя, только отпускали взгляды в сторону одинокой фигуры, застывшей у края скалы: красное одеяние и блестевшие на солнце доспехи постоянно приковывали к нему внимание. Хусейн умел себя преподносить, хотя до конца не понимал силу своего обаяния. Мужчина обладал привлекательной внешностью, был очень молод – чуть более за двадцать. Благородное происхождение вовсе его ставило на ступень выше воинов, снискавших славу богадура.