Евгения Никифорова - Тамерлан. Дорога в Самарканд

Облетевший подворье обоюдный смех предрешил их судьбы.

Он, первый сын бека Тарагая, дал слово себе и Аллаху сделать всё, чтобы добиться никяха с Ульджай Туркан, в ответ она умоляла Всевышнего не отнимать у неё этого сильного молодого покровителя. Любовь к брату, желание помочь Хусейну занять место деда удивительным образом совокуплялись с кипящими чувствами к рыжеволосому, статному, хотя и хромавшему на одну ногу мужчине. Ульджай не отказывала себе в удовольствии думать о карих глазах Тимура, резких изгибах бровей и губах, которых бы она целовала каждую ночь, утро, вечер… Огонь, так неосторожно зажёгшийся, трудно было скрыть, находясь в гареме. Однажды, зайдя в общий шатёр, где тётушки и жёны покойного наслаждались песнопениями и игрой на музыкальных инструментах, Ульджай услышала о себе нелицеприятные вещи.

– Жаль, матушка твоя преставилась, – заявила почтенная Юлдуз-хатун. – Она бы объяснила, как некрасиво смотреть в сторону иноземца.

Сказанное было величайшей ошибкой – последней в её жизни.

Неторопливо Ульджай приблизилась к этой женщине. Та поднялась с дивана, очевидно, не собираясь быть ниже девчонки, расправила плечи и откинула на спину платок, выставив на обозрение сверкающее ожерелье.

– Юлдуз-хатун, – проворковала юная ага. – Помнится, дедушка собирался развестись с тобой, но Аллах распорядился по-своему и оставил тебя с нами. Мы все ценили твою мудрость и стойкость. Вдобавок слышали заверения в любви. Когда повелитель объявил, что разводится, какие слова ты кричала? Что умрёшь без него, что не протянешь до следующего рассвета… Говорила, без эмира Казгана твоя жизнь не имеет смысла. А ведь это правда, Юлдуз-хатун.

Ульджай улыбнулась.

– Твоя жизнь действительно больше не имеет смысла. На что ты надеешься? Скоро вернётся мой брат. Он не захочет видеть тебя в гареме. И потом, разве, как верная жена, ты не должна последовать за повелителем?

В миг краски схлынули с лица хатун, свечение в чёрных глазах померкло. Девушка подобралась на шаг ближе и шепнула ей на ухо:

– Мне прекрасно известно, в ту ночь ты опоила повелителя. Вовсе не любовью привязала его к себе. Но твоё время закончилось: я скажу Хусейну, и он выбросит тебя на улицу. Либо сохрани достоинство и прими яд. Мы похороним тебя со всеми почестями.

Тётки видели, как помрачнела Юлдуз-хатун, но не решились вклиниться в разговор.

Ульджай молча покинула их общество. Предаваться веселью после её ухода никому более не хотелось – назревали перемены.

Под подошвами сапог хлюпала слякоть, мерзкая, чёрная – следствие проливных дождей, которые неделю не могли закончиться, всё продолжая тревожить сыростью и диким холодом. Почему-то на жиже сосредоточил внимание Тимур: может, потому что остальное производило куда худшее впечатление, а может, барлас не до конца понимал происходящее. Хисрау-Баяна-Кули привели в кишлак связанным, перемотанным цепями с верху до низу, словно бешеное животное. Из-за кожи его, красной и набухшей от ударов, лица не различить было даже острому глазу. Подпаленная борода и низкие брови придавали сравнению с шайтаном. «Предатель, попался-таки», – шептал народ. Дети прятались за отцовскими штанинами, мальчуганы старшего возраста набрали гнилых овощей и, когда пленный ступил на главную дорогу, с размахом стали кидать ему в голову, да так метко, что попадали в цель. Позднее, многими месяцами спустя лица ребятишек размылись в памяти Тимура, но кого он хорошенько запомнил – это Мохаммеда-Ходжу, который гордо выдвинулся навстречу. «Признаёшься ли в преступлении? – пророкотал мощным голосом. – Перед Аллахом и людьми ответ держишь. Нет здесь твоих покровителей». Баян-Кули поднял глаза, и от пробравшего ужаса у Тимура даже кольнуло в ноге. Этот человек улыбался.

– Какой стыд, – промолвила Ульджай.

Вся его прислуга утопала в рыданиях: нукеров, гонцов, евнухов велели казнить не просто как собственность опального эмира, но как пособников убийства. А что касалось личного имущества, так оно по праву отходило владыкам Хорасана. Те, конечно, обиды сразу припомнили, поклевали злодея напоследок.

Ловушка захлопнулась, Ильчи-Бугай-Сальдур получил сведения о ситуации в Бадахшане и сговоре барласов с мятежниками: якобы они, не совладав с войсками Хусейна, согласились принять дары от Тимура и тем самым преждевременно покончили с изнуряющей кровопролитной войной. Ничего светлого такое положение дел не сулило, могульский хан не прощал пораженчества, а к прочему, Бугай-Сальдур прекрасно знал, с кем столкнулся – он видел Тимура ещё при Казгане. Потому не проверил, соответствуют ли слухи истинным обстоятельствам, и без промедления объявил о подготовке к походу.