Виталий Конеев - Я, Иосиф Прекрасный

– Всё ли с тобой в порядке, лучшая мать!?

– Да.

Она внимательно смотрела ему в лицо, верила и не верила словам Сенеки. Но за причалом с двух сторон от виллы стояли сотни людей, прибежавших сюда из окрестных городов, чтобы встретить мать императора. Когда трирема была повреждена кораблями, цепочка преторианцев, что удерживала горожан на месте, спустилась вниз, и народ с двух сторон бросился на причал, приветствуя Августину. Это успокоило мать.

Сын шёл сквозь толпу людей и злился, что люди приветствовали только мать, а не его, словно не видели своего императора. Но улыбался, делая наивные мальчишеские жесты руками.

Женщины выскакивали навстречу Агриппине, порывисто бросались ей на шею и торопливо целовали её лицо или прижимали её одежду к губам, к глазам. Люди просили дозволения Августины прийти к ней в её приморскую виллу, что находилась в Байях. Зацелованная людьми, она согласно кивала головой и обещала всех принять у себя. Она была красивой, мягко, чувственно улыбалась всем, отвечала на поцелуи поцелуями, и люди любовались ею, и не замечали рыжебородого, безобразного императора, который с трудом удерживал на лице простодушную улыбку.

В пиршественном зале император указал матери на ложе, что находилось выше его ложа, скромно потупясь, сказал:

– Я помню, откуда я вышел. Не смею находиться выше той, которая в муках родила меня.

Мать и сын возлегли за столы, заполненные едой и напитками. Рабы, телохранители, друзья императора стояли по сторонам от божественной семьи, внимательно слушая их разговор, внимательно следя за их лицами, потому что все знали, что это был последний день жизни божественной матери. Знали, что Нерон вызубрил все слова, написанные для него Магном и Сенекой. Знали, что он играл роль сына, как всегда, плохо, потому что был бездарным актёром.

Тот, кто владел стенографией, быстро записывал на вощёных табличках разговор матери и сына.

А в это время, как в плохом спектакле, коих было большинство в сотнях театрах Рима, со стороны моря по озеру медленно без звука гонга двигалась бирема, скоростное судно с двумя рядами вёсел. Медленный темп гребцам, военным матросам, задавал негромкий голос кормчего. Рядом с ним на корме стоял адмирал Мизенского флота Никита. На нём был золочёный панцирь легата, на жилистой шее висели большими лепёшками государственные знаки наград. На поясе адмирала был меч с золотой рукояткой. Широко расставив ноги, он смотрел, прищурясь, на виллу и скалил в улыбке гнилые зубы. Тихо посмеивался, в предвкушении убийства матери Нерона.

За лень, злобность характера Никита часто был бит своей хозяйкой, и она же приставила его воспитателем к младенцу. И вот теперь наступил час, когда подлый раб мог отомстить хозяйке за побои, за своё рабство, за свой страх перед ней. Плечи Никиты подрагивали от беззвучного смеха.

Все, кто участвовал в заговоре убийства матери Нерона и сам Нерон были уверены, что море могло легко скрыть ту трагедию, что должна была разыграться на военном корабле.

Агриппина, конечно, приняла противоядие, направляясь к сыну, но, видя вокруг себя много людей в пиршественном зале, поверила, что сын пригласил её только для того, чтобы показать всем свою почтительность к матери.

Он внимательно слушал её мнение о модных театральных спектаклях, порывисто перебивал её и тут же смущённо говорил:

– Августина, соизволь, умоляю тебя, продолжить. Я не вправе останавливать тебя.

И он, не дожевав кусок, с открытым ртом, в котором лежала пища, подняв вверх указательный палец, сосредоточенно внимал Августине. Он упоённо играл, как если бы находился на сцене театра. Ведь на него смотрели сотни глаз. Он вошёл в роль и забыл, что жизнь – это не театр, хотя всегда помнил, что спектакли, книги никогда не отражали реальной жизни. Он играл. А люди зачарованно смотрели на его игру, как если бы смотрели на театральную сцену. Тем более что играл император, под рукой которого находилась вся цивилизация, вокруг которой бродили хищные дикари. Воспитанный рабом и в душе раб, Нерон упивался своей игрой.

Приближались сумерки, и Нерон пошёл провожать свою мать на подаренный ей военный корабль. На причале в окружении сотен людей он обнял Августину и долго смотрел ей в глаза, изображая мальчишеское простодушие, несвойственное ему, то грусть, а потом – весёлость и озорство. Он клятвенно и очень громко обещал матери приехать к ней на виллу, завтра. Когда Августина поднялась по трапу на палубу биремы, сын поднял вверх правую руку, долго смотрел, на корабль, что быстро удалялся в сторону моря. Тихо смеясь, император сказал Сенеке: