Кровать в ее комнате была такой большой, что Ханна обычно забивалась в самый дальний угол и накрывалась тяжелым покрывалом с головой. Гобелен был украшен изображениями лилий, и всякий раз Ханна замечала новые бутоны на вытянувшихся за ночь побегах. Но старательно делала вид, что так и надо. Как в детстве зажмуривалась, когда видела что-то неприятное, и считала до двадцати: если ты этого не видишь, оно не видит тебя.
А вот за обувью, напротив, нужен был глаз да глаз: проснувшись спозаранку, она вечно находила один башмак одиноко висящим на каминной решетке, а другой – притаившимся под столом, и непременно другого цвета.
Но хуже всего обстояло дело с волосами. Раньше няня подолгу расчесывала ее льняные пряди, заплетая их в сложные косы или наматывая на папильотки и пряча под кружевным чепцом. А теперь каждое утро Ханна просыпалась, окутанная солнечным водопадом. Кто и когда пробирался к ней в комнату, если ключ в замке она поворачивала до упора, да еще придвигала комод для верности – загадка. Устав от работы за день, Ханна успевала только коснуться головой подушки, как проваливалась в глубокий сон, наполненный тонкими духами и незнакомыми сказками, которые так хотелось дослушать до конца.
За ночь тщательно протертая ей мебель успевала вновь запылиться, а камины всегда были полны еще горячей золы, словно невидимые жильцы просыпались и пытались нагнать упущенное за день время. Ханна с радостью поверила бы в домовиков, лишь бы не думать, что оставленные на туалетных столиках щетки, пивные кружки и трубки у каминов принадлежат потревоженным призракам тех, кто когда-либо решил заночевать в роскошных покоях.
Ближе к полуночи двор неизменно затягивало туманом. Сами собой, опять же, зажигались фонари вдоль аллеи, и замок ждал новых постояльцев. Каждый раз она пыталась подкараулить этот момент: крикнуть им, предупредить, пусть поворачивают назад.
Тщетно.
Как-то раз гости умудрились найти к ним дорогу задолго до сумерек. Мужчина и женщина, верхом на черных как смоль лошадях. Окна Ханны как раз выходили на парадный вход, так что она сразу услышала цоканье копыт о каменные плиты.
Броситься к двери – но створки захлопнулись так быстро, что чуть не прищемили ей нос. Ханна метнулась обратно к окну, забарабанила в стекло. Кажется, женщина ее заметила, что-то сказала своему спутнику. Но шага не замедлили, нет. Неужели не понимают, что их ждет?
Разбить стекло тяжелым подсвечником Ханна не успела – портьера сама собой опустилась, закрыв от нее гостей. К ним уже направлялся приплясывающий шут. Даже не глядя, можно было догадаться, что сейчас его маска ухмыляется до ушей.
Ткань была слишком плотной и не поддавалась. А в конце пальцы девочки и вовсе наткнулись на штукатурку. Вместо окна во всю стену раскинулась фреска, и от обилия синей краски на ней в комнате стало заметно холодней.
Напрасно Ханна всю ночь прислушивалась и хлопала себя по щекам, чтобы не уснуть: снаружи все было тихо, только чуть различимо бренчал на своей лютне шут.
Наутро дверь, как и ожидалось, распахнулась сама собой. Но гостей уже и след простыл. Темные следы изморозью тянулись по начищенному паркету, и кое-где уже начал проступать камень.
– Поспешила бы, а то потом дольше придется отмывать, – прошептал ей на ухо шут, заставив Ханну отпрянуть. Веселая маска заткнута за пояс, на ее месте красуется угольно-черная, с вышитыми серебряными слезами.
– Смотри, что мне вчера сделали, – делано захныкал шут, подворачивая располосованный рукав. От плеча до локтя тянулась длинная красная полоска. – Это за мое-то гостеприимство! Всю ночь их развлекал, а они мошенниками оказались. Кто теперь зашивать будет, а?
Не говоря ни слова, Ханна повернулась к нему спиной. Раздосадованный шут в отместку бросил в нее апельсин – тот на полпути рассыпался, обсыпал ее плечо морозной пылью. В воздухе предостерегающе запахло пряным. Позади шут зашелся кашлем столетнего старика, но она даже не обернулась. Не до него сейчас.
Каждый раз она до последнего отказывалась верить. Может, им все-таки удалось сбежать. Может, на сей раз волшебство не подействовало. Может…
Ханна крепко зажмурилась, когда наткнулась в галерее на две новые скульптуры. Мужчина казался спокойным, и чем-то был похож на отца: такой же пристальный взгляд, тонкие поджатые губы. А на щеках женщины, словно оставленные искусным резцом, застыли мраморные слезы, и плащ развевался вокруг фигуры широкими складками. Будто бы обернулась на что-то, да так и застыла.
Читать дальше