Александр Сытин - Мертвые всадники

Резкий свист разрезал ночь пополам, и обняв курбашу и переводчика, командир бросился с крыши вниз головой, увлекая с собой обоих...

Мрачный сапер вынул изо рта цигарку и поднял ее над головой:

— Прощайте, товарищи, — и он сунул цигарку в пироксилин.

Огромное оранжевое пламя взрыва с черными полосами земли поднялось выше тополей и осветило окрестности. Даже ничего не было слышно, а как будто кто-то надавил пальцами в уши. И долго сверху падали обломки цементных сводов, большие комья земли и куски трупов.

Газовики действовали не хуже.

В момент свистка, один из них нагнулся в темную пасть подвала и крикнул:

— Прощай, Ванюха!

Из черной пасти донеслось глухое „Прощай" и взрыв баллона. Его было слышно, так как он опередил сапера.

Ванюха со всего маху ударил молотом по баллону, баллон разлетелся в куски, и вместе с газовиком свалилось замертво человек пятьдесят.

Газовики у входа с криками: „Прощай, прощай!" — открыли баллоны, и тяжелый газ со свистом хлынул вниз в подземелье.

Умирающая тысячная толпа басмачей забилась в исступленной агонии, но вопли и крики покрыл грохот безумного взрыва. Кто бросался наружу, получал струю газа в легкие и оставался на месте.

Умирающие забили выход, а между ними свистели и пробивались вниз струи смертельного газа. Никто не вышел живым, и снаружи, как дрова, лежали друг на друге черные мертвецы газовой команды.

По свисту толпа ринулась на угловую башню, но еще днем, по распоряжению коменданта, весь запас пироксилина спустили на веревках наружу, и теперь он взорвался от детонации.

Атакующие получили в упор удар более сильный, чем залп батареи. Силой двойного взрыва разрушило башню и сорвало ворота, но на торжествующий рев бросившихся вперед басмачей ответила картечь четырех пушек.

— Огня, дьявол, туда! Ослеп, что ли!? — И с крыш горбанка и школы вперебивку затрещали пулеметы, сверкая непрерывной огненной струей в темноту потрясенной ночи.

С рассвета началась сумасшедшая работа для жителей. Мирные туземцы вернулись все на свои места и помогли работать.

Две недели город хоронил трупы, чинил крепость и собирал рассеянный по улицам скарб. Две недели весь город утешал и ласкал сумрачных пулеметчиков, оставшихся в живых, и жители, сорганизовав военный оркестр, вместе со всем гарнизоном хоронили на лафетах черных газовиков, останки героев - сапер и командира с забинтованными ногами, размозженной седой головой и гордой улыбкой, застывшей на лице.

Спросите теперь пленного басмача, знает ли он историю N - ского эшелона.

— Тьфу, — будет ответ.— Шайтанляр! (черти).

В этой местности басмачей больше нет.

Красная роза закятчи

1

Данники эмира

В этом году по всей Бухаре первый урожай очень хорош. Правда, ходили слухи про джураду (саранчу), но пшеница уже созрела, и декхане (земледельцы) приступили к уборке. Лето на переломе, и хотя раскаленный воздух дрожит и струится, все-таки небо не такое яркое, как прежде. Неподвижные тополя стоят рядами по берегам арыков, защищая воду от солнца. Они дышат испариной и как будто вздыхают от облегчения, когда легкий ветерок слегка тронет их серебряные листья.

Вода с рисовых болот давно уже спущена в главный арык, и по всем кривым закоулкам кишлака Куч-Сай тянутся и громыхают по колдобинам высокие арбы, нагруженные зрелыми снопами пшеницы и вязанками риса.

На каждом дворе, на убитом ровном току, началась молотьба. Мальчик, сидя на лошади, гоняет ее по кругу. Лошадь впряжена в постромки, и большой каменный вал катится вслед, а золотые снопы непрерывно шуршат, роняя тяжелые зерна на золотую солому. Легкая пыль подымается в воздух, но в ней густой запах зрелого поля, и к шуму пшеницы невольно тянется монотонная песня.

На целую неделю вся вода кишлака свободна, и арыкаксакал (распределитель воды), оставив немного воды, чтобы не пересохли другие арыки, перепустил всюду воду на мельницу. Четыре бревна водяной мельницы мерно подымаются и стучат на весь кишлак, как большая деревянная колотушка. Под их тяжелые концы кладут жилистую болотную рисовую солому, и они, мерно падая один за другим, выколачивают красноватые зерна.

В маленьком дворе, недалеко от мельницы, Кадырбай и его сын Селим заканчивают молотьбу. Кадырбай, босой, в длинных белых штанах из домотканной маты, подпоясан цветным платком, в который завернут зеленый жвачный табак. Рубашки на нем нет, его черная кожа густо покрыта белесой пылью. Он ходит вслед за сыном и торопливо перекладывает снопы.