Тодор Кондов - Передает «Боевой»

— Манукян, я, дам тебе денег. Сколько золота найдешь, столько и купишь. В банкнотах тебе отсчитаю. Хочу иметь золото в монетах.

Армянин развел руками:

— Очень трудно… И все же…

— Ты высчитай свою прибыль. Я и за нее тебе отсчитаю. Мне нужно скоро, очень скоро. Килограмм, два, три, десять. Понимаешь? И еще кое-что ты должен понять: если проболтаешься, череп раскрою.

— А если криминальная меня случайно поймает?

— Это касается меня. Но не пытайся скрыть за моей спиной остальные свои сделки, слышишь? Лева не увидишь, если используешь меня как ширму.

Двумя днями позднее Гешев вошел в кабинет одного из статистиков народного банка. Они были близки во время студенчества в Италии. Полицейский знал «пятнышки» в его поведении и потому держал его в руках. Предложил сигарету, чтобы выглядело так, будто он хочет разговаривать по-приятельски. Не улыбался — не было настроения.

— Так вот, коллега, не будешь ли ты так любезен сказать мне, что будет с тобой, если разболтаешь одну тайну? Если даже поделишься ею… со своей женой?

Чиновник сразу понял, о чем пойдет речь.

— Я не присягавший эксперт-счетовод, но служебные тайны храню, потому что это мой хлеб, Никола.

— Тогда объясни, какими неофициальными путями можно отправить в Швейцарию немного денег.

— Наш лев не котируется нигде, Никола.

— А золото не мертво?

— А как будут отправлены деньги… на вклад?

— Разумеется, на вклад.

— Да, только Швейцария. Но через Стамбул, Никола. Немцы могут конфисковать золото и…

— Так, так… Тогда не прогулялся бы ты до Стамбула? Не бойся, если тебя попробуют ограбить, коллеги из Анкары оградят тебя от мошенников. Обещаю тебе компанию из своих людей. Они поедут с тобой так, что ты не заметишь их.

Чиновник понял, что все это касается суммы, превосходящей его практику:

— Боюсь там только воров.

— Все будет устроено. Так ты понял, что все это тайна? Я ухожу. Придешь ко мне завтра под вечер в Дирекцию. Для паспорта дай мне две фотографии. Не надо, чтобы их видели в документации Дирекции, — будто ты и не выезжал из Болгарии. Понимаешь…

— Уж очень все запутанно, Никола. Скажи правду.

— Не спрашивай. Знаешь ведь, что не скажу.

Чиновник усмехнулся:

— Если бы мне иметь от этого хоть что-нибудь…

— Может, и ты получишь что-нибудь.

— Мерси, мерси. У меня есть сто тысяч… только вот с золотом не знаю как…

— Это твое дело. Ничем не могу тебе помочь. Найдешь золото, дам и тебе возможность вывезти его.

— Мерси. А таможня?

— Приготовь такие документы, чтобы вклад стал действительным и чтобы он был недоступен ни господу ни черту. Только мне или человеку, который будет знать вписанный в договор с банком мой пароль. Обыкновенная подпись и пароль.

— Будет сделано.

— Тогда завтра ко мне. Понял? И помни, я требую сохранения тайны. В противном случае поплатишься головой. Я тебя не запугиваю. Говорю правду. Мои люди найдут тебя, куда бы ты ни скрылся. Если будешь работать честно, и тебе перепадет.

Гешев шел по мрачной разбитой улице. Спотыкался о кирпичи. Он острее других чувствовал, что времена меняются. Лучше других понимал, что тучи сгущаются. Знал, что в настоящий момент еще есть кое-какие шансы спастись от большевизма, но не было никого, кто дал бы ему силы и власть.

Гешев решил работать, как и прежде. Коммунисты должны умирать. Он знал, что подобный способ борьбы бессмыслен, что в нем одна жестокость, и это в какой-то степени успокаивало его. Как-никак Гешев воюет против большевизма! Но приготовился в любой момент вскочить на коня. Пройдет какое-то время, и он покинет Болгарию.

…Иван Владков получил право на последнее слово.

— Благодарю за любезность, господа. Я думаю, что вам уже теперь ясно: наше слово не последнее, наше слово только начинает звучать, а ваше слово было первым, но оно уже отзвучало. Там, где был один солдат, поднимутся сотни кристально честных людей. Вы сами убедитесь, что у нас сотни друзей. Я прочту вам стихотворение, которое написал, пока слушал заключительную тираду адвокатов:

Манол Божилов, размазывая слезы по лицу, проговорил:

— И я хочу сказать последнее слово… я, как все…

Бончо Белинский дернул его за рукав:

— Говори, гад! Говори, мерзавец!..

Дали слово Стоянке. Она поднялась. Перекрестилась.

— Вот вам крест, господа, если на брюхе приползете ко мне за куском хлеба, и корки не дам. Хоть золотом осыпьте меня. Вот вам мое последнее слово.