Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Гешев был ошеломлен. То и дело произносились речи и предлагались тосты. В них подчеркивались его заслуги. Говорились невероятно приятные вещи, с ним чокались, даже Делиус произнес речь. В сущности, немец был единственным человеком, кто искренне присоединился к решению царя, хотя и ненавидел полицейского. Этот Гешев, так или иначе, довольно много сделал для рейха в Болгарии, и ему можно простить нахальство и грубость.

Гешев был счастлив. Царь наградил его самым высоким орденом, каким только мог, и знаком. Этим самым он хотел сказать две вещи: выразить свое доверие и желание расконспирировать свое предпочтение, оказываемое ему, а это имело целью заставить завистников начать действовать против новоявленного любимца. Да, теперь он должен будет бояться даже собственной тени.

Гешев стал злым, замкнутым. Кто-то сказал:

— Не знал, что Гешев такой скромник.

Тот услышал эту фразу. Скромник? Нет. Умник. Теперь Борис будет плясать под его дудку. А если наделает глупостей, поплатится головой.

Певица исполняла песню, в которой высмеивались евреи. Верховный комиссар по еврейским вопросам ехидно улыбался: кто из присутствующих знает… да, Павел Павлов бережет этот козырь против Гешева… ведь начальник отдела «А», прибегнув к шантажу, вытянул у девяти евреев тридцать два миллиона левов, обменял их на доллары и перевел всю сумму в банк де Лозан!

Костов разговаривал с соседом, генеральным директором какого-то акционерного общества по импорту и экспорту.

— Гешев действительно хороший полицейский, однако в Болгарии всегда с трудом замечали самых выдающихся. Высоко стоят только те, что первыми прорвались наверх, и когда они поднимают голову, их блеск слепит глаза простым смертным, и те не замечают их.

— Разве его величество простой смертный человек, полковник?

Ошеломленный Костов умолк. Когда началась неофициальная часть банкета и гости расселись в креслах, а кавалеры стали приглашать дам танцевать, Данаил Крапчев приблизился к Гешеву, чокнулся с ним и, улыбаясь, спросил:

— Борис хоронит с медалями и возвышает с помощью медалей. Как ты думаешь, что станет с тобой?

— Ты, господин Крапчев, лучше спроси, что станет с Борисом.

Директор газеты с трудом перевел дух:

— Скажи что-нибудь более определенное!

— Ничего особенного, господин Крапчев. Пока что нет ничего особенного. Просто наши милые союзники начали увиливать. Если и мы начнем увиливать, у нас моментально прекратятся всякие неприятные истории и сразу же найдется железная рука.

Крапчев смотрел то на люстру, то на свой бокал, то на руку Гешева. Он, кажется, напал на самое важное, самое поразительное, самое серьезное из всего того, что ему попадалось за последние три года.

— Я надеялся, что Кочо Стоянов будет здесь, — сказал Крапчев.

— Я же надеюсь, что Кочо Стоянов отправится туда, где его место. Ты видишь кого-нибудь другого, способного справиться с партизанами? Я — нет.

— Так, так. И все же ты не сказал мне, что тебе известно о Борисе и что ты думаешь о династии.

— С Борисом не может случиться ничего особенного. Он так запутался со своими советниками, что пусть все остается на их совести. Его окружения я не касаюсь. Для меня он остается главной опорой. Вот так-то, Крапчев.

А думал в это время о другом: Борис должен сделать поворот в сторону Италии и одновременно нанести решительный удар по коммунистам в горах. В руки Кочо надо передать верховное командование жандармерией, а жандармерия должна сравняться по численности с армией. Так оно и будет: 5-я особая армия под командованием Кочо. Массированные удары в районах, равных целым областям. Прочесывание местности, и тут же переброска частей в соседнюю область. Когда в горах уже не останется ни одного партизана, снова крутой поворот. Надо выйти из войны. Германия обезопасила свои тылы за счет нейтралитета Болгарии, большевики не смогут вступить в Болгарию из-за того же самого нейтралитета, а будущий премьер-министр Никола Гешев объявит принципы совсем новой демократии.

Было весело. Только певица уже сорвала голос — должно быть, напилась, мерзавка. Гешеву так захотелось схватить ее за горло и избить до полусмерти, но он сдержался. Пришлось даже стерпеть неделикатный вопрос представителя синода:

— Вы празднуете вчерашнее убийство Эмила Попова?

— Не Попова, ваше преосвященство, а Эмила Маркова. Я с Попова с живого шкуру сдеру. Он мой личный враг. Перехитрил меня. Но мы празднуем не это, а то, что меня наградили.