Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

Как главный орган по борьбе с должностными преступлениями цензорат стоит особняком, вне системы министерств, и призван разбирать деятельность всего чиновничества, в том числе собственную. По этой причине его возглавляют сразу два начальника, но главный цензор левой руки уже давно стал персоной церемониальной (обычно это место перед уходом на покой занимал какой-нибудь вечно больной заслуженный чиновник в летах), оставляя всю полноту власти правому коллеге. Им на тот момент был Тянь Чуанфэй, человек авторитетный, компромиссная фигура для партий Сыма и Ляо.

Дело Босоногого Ланя стало быстро обрастать показаниями, давал он их охотно. Циньский и столичный учёный люд бойко провозглашал его страдальцем за правду. Особое рвение проявляли те, кто, желая снискать должность, уже махнул рукой на экзамен. Неустроенный человек так или иначе старается привлечь внимание тех, кто мог бы дать ему место, и если домашние слуги и мастеровые днями напролёт стоят на площадях с повязкой на лбу, то книжники проявляют бо́льшую изощрённость. Прозябая в чайных и кабаках, они нередко сочиняют и пускают в народ «личные манифесты» с перечислением тех, к кому питают особое уважение. Это могут быть стихи или эссе, но схема следующая. Вначале поклон учителям и паре-тройке общепризнанных нравственных ориентиров из числа давно умерших деятелей. Затем слова восхищения о видных людях той или иной партии (собственно адресаты послания). В завершение хорошим тоном будет упомянуть кого-то из таких же достойных соискателей:

— Я уважаю Хай Дао.

— А я уважаю Гун Мао.

Так вот, в то время манифесты пестрели именами префекта Ланя и его сторонников среди провинциального чиновничества.

Любой обвинительный приговор (а императорский шурин, говорят, поначалу хотел смертной казни) требует провести открытое слушание с прочтением всех материалов дела. Старания интеллигенции принесли делу такую известность, что в зал суда пришла бы вся столица, а энергичность цензората делала слушание крайне нежелательным для Шэн Яня, и дело в итоге закрыли. Лань Нэймяо лишился должности и вместе со сторонниками негласно попал в «чёрный список». Циньского губернатора Сунь Юшуя без скандалов перевели в Чжао — говорят, его спасла дружба с Вэйминьским князем. Но мой собеседник заверил меня, что это только начало.

За разговором мы уже давно спустились во внутренний двор и теперь негромко переговариваясь в тени рябин — под монотонный напев лютни и горячую декламацию стихов. Соседи Су Вэйчжао выступали якобы друг для друга, но было видно, что нас они почитают за благодарную аудиторию, пришедшую на встречу с прекрасным назло промозглой погоде. Краснолицый Линь Мо, держа в руках кубок с вином и пошатываясь, чеканил:

(Равновесие ему действительно не помешало бы.)

Су неожиданно с чувством зааплодировал:

— Превосходно! Кто из гениев прошлого написал эти стихи?

— Эти ничтожные вирши я, бесталанный, накропал сегодня ночью, — сияя гордостью ответил Линь Мо.

— Неужели? Что же, вы и впрямь видели комету, да ещё и в созвездии Высокого Чертога?

— У меня острое зрение. Через пару дней её увидит каждый. Знак недобрый, но чего и ждать в государстве, потерявшем путь!

Поэт осушил кубок, а Линь Хуаши взялся за очередной тоскливый мотив, играя теперь громче прежнего.

— Вот видите, всё только начинается, — тихо сказал мне Су.

— Вы же не верите в приметы?

— Я верю в наблюдательность придворного астролога, в добровольную суеверность двора, хитроумие Шэна и в то, что Тянь Чуанфэй засиделся на своём посту.

В истории горной страны хватает примеров того, как императоры под предлогом дурных предзнаменований отправляли неугодных сановников в отставку или даже на эшафот, и архивариус не преминул вспомнить пару-тройку эпизодов — в своей обычной спокойной, чуть насмешливой манере. Но я как-то заметил в нём напряжённость. Должно быть, он предчувствовал, что со сменой верхушки цензората учёное сословие начнут прореживать, а это принесёт дуншаньской гостевой слободе пополнение и, может быть, совершенно не нужное внимание столицы.