Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

Я зашёл в беседку и встал рядом с Мэйлинь.

— Прости, что вот так сбежала в тот день и всех вас растревожила.

— И ты меня прости, — сказал я, имея в виду мою выходку в юском ломбарде.

— Я очень хотела помочь тебе и отцу, — добавила она.

А чего хотел я? С языка вдруг сорвалось:

— Расскажи о деревне Тайхо.

Мэйлинь посмотрела мне в глаза и некоторое время мы стояли молча, просто глядя друг на друга. Я про себя отметил, что, несмотря на рубленые черты, она действительно красива. Особенно при Лазурной луне. Наконец она заговорила, всё так же пристально глядя мне в глаза:

— Там было хорошо и спокойно. Мы жили бедно и не всегда ели досыта, но это было лучшее место на свете. Мне иногда становилось обидно, что отец тогда укрыл нас в тумане. Я думала: лучше уж мне было бы отправиться в «дикий край» с подругами, уж я бы нашла, как всем устроить побег. А иногда думалось: лучше бы я погибла, как мой Дэшэн.

В Тайхо у Мэйлинь был жених — соседский парень Чжуан Дэшэн. Когда ему было семь, а ей пять, он прислал к учителю Яо сватов — двух приятелей, которые торжественно вручили пойманного на заднем дворе гусёнка и с ним неряшливую записку, составленную, впрочем, по всем правилам свадебного ритуала. Яо посмеялся, гусёнка принял, исправил в записке ошибки и, чтобы не нарушать игры, передал юному жениху ответный дар — кулёк сушёных ягод. Но Дэшэн относился к делу куда серьёзнее. Мэйлинь стала его невестой — и дело с концом. Он дрался за неё с местными сорванцами, дарил ей цветы и писал неуклюжие стихи на двойное полнолуние, а в шестнадцать лет притащил гадателя, чтобы тот выбрал подходящий день для свадьбы. Услышав от гадателя, что сочетание стихий и чисел неблагоприятно, он отправился в город и нашёл там даоса, который долго крутил и вертел гексаграммы и наконец возвестил, что союз может быть счастливым, если заключить его в день двадцатилетия Мэйлинь.

За неделю до назначенной даты на Тайхо напали разбойники.

Чжуан Дэшэн видел, что Яо пытаются спастись, и решил прикрыть их бегство. Последним, что видела девушка, покидая деревню, стала сцена драки её жениха с тремя головорезами. Тяжёлым цепом он уложил двоих, третий проткнул его мечом насквозь.

Все слова, которые, быть может, созревали в моём сердце последние недели, разом оказались пустыми и неуместными.

— Хотела бы я быть такой, как мой отец. Для него эти ужасы остались в прошлом. Сейчас он дни и ночи напролёт сидит в кабинете и переписывает содержимое «индийских гранатов».

Я с благодарностью ухватился за эту тему:

— Он понимает, что там написано?

— Отчасти. Многое там написано наречием, которым некоторые в Чу пользуются до сих пор, — Мэйлинь словно повеселела. — Помнишь мои записки на лентах? Они написаны их знаками, только слова китайские.

— Научишь меня?

— Завтра, — кивнула она. — Приходи сюда вот так же.

Её взгляд снова устремился к луне, и я понял, что буду лишним в их диалоге.

Наутро после совещания у префекта я опять пошёл в слободу, на этот раз к Юань Мину. Дом, в котором он жил, был, наверное, самым большим из гостевых, но основную площадь занимал кропотливо обустроенный внутренний двор с высокой насыпью, символизирующей даосскую гору бессмертных. По её склонам петляли тропки, рос клочковатый кустарник и стояли столбики истуканов, а на вершине располагался серебристый бельведер, заметный даже с улицы. По этому же адресу жил художник Линь Цзандэ по прозвищу Отражённый Феникс, о котором говорил Су Вэйчжао. И вообще обитателями дома — я проверял — значились исключительно обладатели зелёных досье, и все в преклонном возрасте. Даже удивительно было видеть у ворот романтические строки:

Узнав, что я пришёл к господину Юаню, слуга повёл меня на вершину горы. Мы шли, наверное, самым длинным серпантином, и я успел приметить человек пять сморщенных стариков, сидящих у кумиров в позе для медитации.

Юань Мин в бельведере в одиночестве пил вино.

Он был точно таким, каким я его запомнил, и как будто весь состоял из белого цвета: светлое лучистое лицо, белоснежные волосы, усы и борода, белый халат, подпоясанный белым же поясом, и, конечно, выцветшая широкополая соломенная шляпа, которая в детстве особенно привлекала моё внимание. Здесь, на вершине, он походил на небожителя, который отмедитировал своё и теперь позволил себе расслабиться.