Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

— Это ещё можно выяснить, — я кивнул на сетку, в которой оставался подвешен Нун.

Но когда мы перерезали верёвки и вынули обмякшего бандита, оказалось, что он уже мёртв. Что с ним произошло — умер ли он от ужаса, боясь попасться в лапы цзянши, или покончил с собой, предвидя строгий допрос, — я не знаю. Ран на его теле не было.

— Так или иначе, нам нужно поскорее отсюда уходить, — сказал Хуан. — Кто знает, не подойдёт ли подкрепление…

Нам обоим было ясно, что ни я, ни он далеко уйти не сможем. Повисла тишина.

— Вы слышите? — вдруг спросил Хуан. — Лошадь. Где-то рядом фыркнула лошадь. Или мы погибли, или мы спасены. Оставайтесь здесь. Если я крикну дважды, прячьтесь, спускайтесь в подземный ход…

Он отправился вниз по оврагу, а через некоторое время вернулся, ведя под уздцы двух осёдланных вороных коней. В седельных сумках нашлись дорожные плащи, которые хоть как-то скрасили наш внешний вид. Когда над лесом поднялось солнце, мы уже держали путь на север. Хуан Чжэлу предложил на выбор несколько «проверенных», как он говорил, гостиниц в ближайших городах, но я знал только одно место, где смогу вздохнуть с облегчением, не опасаясь подвохов, — Хунчоу.

Наш путь до хутора вдовы Кан прошёл, в общем-то, спокойно. На привалы и ночёвки мы останавливались в заброшенных часовенках и пастушьих времянках, опасаясь ненужных встреч на постоялых дворах. Впрочем, на них у нас не было и денег — последние ушли на покупку еды, а также мазей, бинтов и одежды для несчастного Хуана. Мой халат после второго флакона выводящего средства вновь выглядел сносно. Следы от стрел казались невинными прорехами, но всякий раз при взгляде на них я мысленно благодарил администратора Ли и мастера Сюя.

Любопытства ради я изучил арбалет, из которого в меня дважды стрелял Нун, — на мой неискушённый взгляд, это было очень хорошее оружие, выстрел из которого пробил бы иной панцирь, тем более с малого расстояния. «Доспех мертвеца» не только задерживал стрелу, но и распределял удар таким образом, что я обошёлся без тяжёлых повреждений и переломов. Да, первые недели подъём с постели, глубокие вдохи или смех давались мне несколько болезненно, но единственное, что действительно серьёзно досаждало, — это вывихнутый мизинец.

На фоне моих, в общем-то, незначительных травм удивление и уважение вызывал Хуан Чжэлу, от которого за всю дорогу я не услышал ни одной жалобы, а ведь, несмотря на притирания и перевязку, раны, полученные им в ночном бою, начали гноиться. На некоторые было страшно смотреть. Молодой разбойник, безусловно, отличался колоссальной выносливостью, но было ясно: без скорейшего лечения уже очень скоро он рискует умереть от заражения крови.

На третий день пути мы добрались до Хунчоу и, узнав от местных жителей, где живёт вдова Кан, подъехали к воротам богатой корейской усадьбы. После рассказов учителя Яо и У Чжайбо о покойном мастере-реставраторе я ожидал увидеть и здесь, как в Баопине, изысканный букет стилей, представляющих разве что не разные части горной страны, а разные эпохи, — но увидел самое обычное зажиточное хозяйство, на какие вдоволь насмотрелся в родной префектуре. Однако сравнение, если подумать, было бы не в пользу Баопина. В отличие от напряжённо застывшего поместья Вэйминьского князя, здесь кипела жизнь: со двора доносились окрики управляющего, смех и перебранки, гогот гусей и протяжное коровье мычание. Даже насупленный и обрюзглый привратник, принявший мою визитку и состряпанные кое-как объяснения о нападении разбойников, казался приятнее лощёных и молчаливых слуг-телохранителей императорского дяди.

Тот же привратник проводил нас в просторный и ухоженный внутренний сад, усадил в гостевую беседку и подал ароматный чай. Я впервые за много дней ощутил подлинное спокойствие. Корейские садики вообще к этому располагают. Возле беседки лениво журчал ручей, по другую сторону возвышалась роскошная многоярусная клумба — через два-три месяца она предстала бы перед нами во всей своей красе, пока же на чёрной земле скромным украшением смотрелись белые звёздочки первоцветов, все вместе образующие иероглифы: «Счастье ожидания». Чуть поодаль суровым часовым стояла могучая древняя сосна, она выросла на редкость кривой, узловатой, но и в этом было нечто живописное и приятное глазу. Словно приветствуя гостей, в ветвях застрекотала какая-то птица, и её бесхитростное пение показалось мне приятнее редких индийских мотивов в «Приюте талантливых единомышленников».