Тимофей Костин - Науфрагум. Дилогия

Погода с утра следующего дня оказалась не лучше вчерашней — низкие облака, иногда моросящие дождем, клочья холодного тумана, застревающие в ветвях начинающих желтеть деревьев. Старая железнодорожная ветка, превратившаяся в главную местную магистраль, вела по широкой долине, огражденной крутыми скальными обрывами, за которыми начинались лесистые плато, уходящие в облака. Раньше долина была густо населена — повсюду среди зарослей торчали черепичные крыши домов и хозяйственных построек, местами провалившиеся, местами еще целые; кирпичные башенки водокачек и колокольни костелов. Над отмелями пропадающей в тумане быстрой реки виднелся ржавый металлический мост. Впрочем, не доезжая до него, я повернул танк в противоположную сторону, к северному нагорью.

— Вон-вон, туда, по старой брусчатке, вдоль ручья!

В отличие от железнодорожного полотна, где явно когда-то проезжали люди — по крайней мере, ни деревья, ни большие кусты на насыпи не росли, и даже наблюдались старые наезженные колеи, по уходящей между густых зарослей терна, сливы и яблонь перпендикулярной дороге давным-давно никто не ездил. Впрочем, она оказалась достаточно широкой, а плотно пригнанное каменное покрытие устояло против вездесущих зарослей — лишь иногда корни толстенных узловатых ракит выпирали гранитные блоки наверх. Танк покачивался, переезжая через них.

Герт, который устроился на лобовом листе справа от меня, чтобы указывать дорогу, продолжил прерванный рассказ:

— …Так вот, наши фрайтальские им, деревенским-то, предлагали в коммуну вступить, объединиться чтобы, и сообща хозяйство вести. Тогда б и барон никакой не нужен был бы — наши за себя постоять умеют, их и Вак обходил стороной.

— Почему же крестьяне не согласились? — спросила Грегорика, которая слушала, по пояс высунувшись из правой пулеметной башенки и с удобством опершись локтями на открытый люк. Несмотря на не очень теплую погоду, я в самом начале поездки открыл настежь не только переднюю створку водительской будки, но и поднял на петлях верхнюю ее крышку, чего никогда не делал раньше. Теперь мне оставалось похвалить себя за предусмотрительность — достаточно было лишь повернуть голову, чтобы полюбоваться принцессой: такой, какой мне еще не доводилось видеть.

Оказывается, во вчерашней просьбе доставить в деревню вагон с трофеями, который я оставил вместе с прочими притянутыми из бандитского ущелья вагонами рядом с домиком бабушки Вадомы, заключался дополнительный смысл. Помимо изрядного запаса награбленной бандой Ейнаугига провизии, там оказалось немало тюков с мягкой рухлядью: тканями, мехами и одеждой. Львиная часть трофеев предназначалась крестьянам — они-то и занимались погрузкой, причем с большой охотой — но кое-что перепало и нам. Сам я обратил внимание, прежде всего, на хорошие овчинные спальные мешки, прочную палатку из прорезиненной ткани и такие же плащи-дождевики, а вот девушки позаботились и об одежде. Ласкающие глаз, но слишком легкие бальные наряды, безусловно, не продержались бы еще и нескольких дней, учитывая, что их носительницам пришлось бегать, прыгать с парашютом, плавать, сражаться и выполнять тяжелую и грязную физическую работу. Поэтому Брунгильда деловито проинвентаризировала трофейный — и, надо сказать, весьма богатый — гардероб, собранный запасливыми разбойниками. Там имелось немало роскошных шелковых и бархатных платьев, но телохранительница холодно отбросила их в сторону. Результат ее выбора как раз и можно было наблюдать сейчас на принцессе. Судя по всему, покойный Одноглазый обладал последовательным, хотя и изрядно извращенным вкусом, склоняясь не только к садизму и некрофилии, но и к милитарным мотивам. Где именно он раздобыл эти мундиры, осталось неизвестным, так же как и их назначение. Если вы спросите меня, то я бы предположил, что в его лапы попал гардероб женского военного оркестра — уж слишком изящными и броскими выглядели эти мундирчики яркоголубого тонкого сукна, украшенные многочисленными шитыми золотом позументами, эполетами, аксельбантами и лампасами. Впрочем, несмотря на чрезмерное количество украшений, эта униформа оказались вполне практичной, и уж конечно, самой подходящей для девушек одеждой, которая здесь нашлась. Альтернативой могли стать разве что деревенские долгополые платья с многочисленными нижними юбками, которые, конечно, современные либерийки сочли замшелым нонсенсом.

Как бы то ни было, принцесса в новом мундире смотрелась еще выигрышнее, чем в бальном платье. Неведомые гардариканские портные ориентировались не на мешковатые боевые одеяния последней войны нашего, двадцатого века, а на традиции эпохи блестящих галунов, начищенных кирас и киверов парадного девятнадцатого века. Высокий стоячий воротник, застегнутый на лебединой шее Грегорики, придал ей еще более строгий, но и уверенный вид. Брунгильде, естественно, мундир пошел ничуть не меньше — она явно была рождена для того, чтобы носить форму. С Весной получилось не так хорошо — размеры того десятка мундиров, которые нашлись в закромах разбойников, ей не очень подошли. Видимо, в оркестр записывали девушек с выдающимся экстерьером — высоких и стройных. Китель она для себя все же подобрала, но как ни подвертывала лосины — ничего не получалось. Поэтому Весна, которая сейчас снова тихо сидела возле радиостанции на месте заряжающего, надев наушники и выслушивая эфир, так и осталась в своей клетчатой школьной юбке.