Хайнц Конзалик - Человек-землетрясение

– Я отучу тебя от этого, – хрипло произнес Боб. Ему вспомнился вечер у Чокки в эссенском клубе, общество потребителей ЛСД, когда мир для него стал стеклянным и фиолетовым, а люди превратились в крошечных прозрачных карликов, в которых сердца тикали как часы. – Проклятье… Я вылечу тебя!

– Если это тебе удастся, папа римский объявит тебя святым. – Она звонко засмеялась, заново рожденная, готовая обнять весь мир после инъекции первитина. Клодетт подняла правую ногу и пальцами показала на ночной столик: – Хочешь тоже попробовать, сокровище мое?

– Ни за что! Никогда, черт подери! Клодетт, я люблю тебя…

– Не говори этого. Ты любишь чингисханскую кровь во мне.

– Я же сказал тебе, что ты можешь быть женщиной, которая доживет со мной до ста лет.

– А я сказала тебе, что мое тело не продержится и десяти лет. Я это точно знаю, но чувствую себя как на трассе бобслея – несешься вниз по желобу, и по прямой, и на поворотах, и через обрывы и не можешь остановиться, нужно мчаться дальше, к финишу. Может случится, что я вылечу на середине… – Пальцами ног, которыми она могла действовать как руками, Клодетт подцепила маленький шприц и подтянула его к себе. С согнутыми коленками, продолжая держать шприц между изящных пальцев ноге покрытыми красным лаком ногтями, она показала Бобу стеклянный инструмент. – Только это и есть жизнь, – произнесла она, как ребенок, неожиданно придумавший имя своей кукле.

– А я?

– Ты, мое сокровище, вся та плоть, которая наполняет пустую оболочку жизни. Но без этой оболочки ты ничто, сырое мясо. Гадко!

– Клодетт! – Он приподнялся, ее голова все еще лежала меж его бедер, она играла шприцем и подбрасывала обеими руками свои волосы, как хлопья черного снега. – Попробуй…

– Что?

– Пожить без этой дряни.

– Ты не узнаешь меня – какой я тогда стану!

– Я выдержу это! Ты не знаешь силы моей воли. Я запру тебя, когда тебе снова понадобится «доза».

– Я все расколочу тебе! Я даже могу выброситься из окна!

– Мы на четырнадцатом этаже.

– Какая мне разница? О дорогой, ты не знаешь, что такое ад.

– Когда я перебрался в Канны, я был готов сам устроить ад на земле.

– Тогда будем делать это вместе. Ты твой, я свой… Веселенькая будет у нас жизнь, если в каждом будет сидеть дьявол!

Она выронила шприц из пальцев ног, бросилась с неистовым воплем на Боба и повалила его снова в подушки.

Они буквально рвали друг друга на части, пока солнце не залило всю комнату.

Через три недели в Каннах неожиданно появился Гельмут Хансен. Он позвонил днем в квартиру Боба, и тот открыл ему в шелковом восточном халате.

– Ты, небо, славишь моралиста любопытство, – произнес он, перегородив собою дверь. – Что хочешь ты, наследник всех Баррайсов?

– У меня были дела в Ницце, и я подумал: Боб будет рад, если я зайду к нему.

– Сдаешь, Гельмут… Уже который раз я ловлю тебя на том, что ты неправильно мыслишь.

– Будем разговаривать в коридоре? – спросил Хансен. Он выглядел слегка утомленным. Вот уже две недели он колесил по всей Европе, посещал крупных предпринимателей и вел переговоры с военными министерствами. На баррайсовских заводах было разработано новое электронное устройство, которое, будучи вмонтированным в приборы целенаведения, гарантировало девяностотрехпроцентную точность попадания. Бонн разрешил фирме Баррайсов предложить свой патент дружественным государствам. «Это принесет нам миллионы! – потирал руки довольный Теодор Хаферкамп. – Лишний раз мы можем убедиться, на какие достижения способны человеческие умы и каких только не существует пробелов! Девяностотрехпроцентная точность попадания – это почти идеально. А поскольку человеку никогда не суждено быть идеальным, можно сказать: по человеческим меркам наш прибор совершенен. Только не говорите мне, что это военный прибор! Только не надо! Речь идет не о наступлении, а лишь об обороне. Это вклад в мои пацифистские убеждения. Защита духовных богатств человечества относится к высшим нравственным ценностям. Это нужно подчеркнуть, Гельмут, особо отметить в Бонне… И тогда мы начнем золотой экспорт!»

Дядя Теодор, всегда правильно информированный благодаря своему превосходному лобби и держащий нос по ветру в своих высказываниях в Промышленном клубе и на конвертах для пяти тысяч рабочих, оказался прав и на этот раз. Гельмут был назначен торговым представителем по части электронных устройств, так безобидно это было названо. Правда, у него при этом покалывало в области сердца и давило в голове, но он перелетал из страны в страну и учился общению с министрами и госсекретарями.