Хайнц Конзалик - Человек-землетрясение

– Нет, – ответил он, едва ворочая языком. – Все они подлецы, подонки, злодеи. Но через шесть дней, Клодетт, через шесть дней мы купим тебе целый ящик. Через шесть дней…

– Шесть дней… – Она произнесла это, растягивая слова, но последний звук взорвался и разлетелся, как стекло, вдребезги. Это был пронзительный вопль из мира, где все человеческие чувства уродливо искажены. – Шесть…

Неожиданно она вскинула руки, как будто хотела натянуть на себя небо. Ее расточительно прекрасное лицо с миндалевидными глазами исказилось в страшной гримасе. Боб Баррайс устремил на нее взгляд, недоумевая, как могло произойти такое превращение.

– Сейчас! – визгливо кричала она. – Сейчас! Сейчас! Сейчас! Я же сгораю! Я сгораю!

Он стоял, прислонившись к закрытой двери, плотно прижав за спиной руки к косяку, и чувствовал, как пот заливает его ладони. Клодетт бросилась на колени, длинные черные волосы, словно чадрой, закрывали ее лицо, и из-под них, как из другого мира, доносился ее потерянный голос. Боб резко вздрогнул от неожиданности, когда она ударилась лбом об пол, покрытый ковром, потом снова и снова, со все возрастающей яростью, как будто хотела пробить брешь в этом проклятом мире, который менялся с каждой минутой и становился ужаснее любого ада, нарисованного человеческим воображением. Что значат сами по себе солнце и море, пальмы и белый пляж, настоящее и будущее, любовь и исполнение желаний, если вы наслаждаетесь ими не на легком облачке блаженства, не в раю, который таится в уколе, таблетке, пакетике порошка?

– Помоги мне! Помоги мне, Боб! – кричала Клодетт. Она откинула руками волосы с лица. Ее прекрасный лоб был красным и распухшим. Еще несколько таких ударов об пол – и кожа лопнет, кровь зальет полные мольбы глаза.

– Я все обегал, – хрипло произнес Боб. – Эти скоты, эти подонки! Нет денег – нет товара! В кредит они ничего не дают. Вот через шесть дней…

– Пошел ты шесть раз к черту! – Она протянула к нему кулаки. – У тебя же есть машина!

– Я предлагал ее как залог. Не берут.

– Продай ее!

– Такую машину не продашь в полчаса. У торговцев полные склады. Что мне, встать на углу и предлагать ее? «Кто купит „мазерати“? Совсем дешево! За полцены! Прошел совсем мало, почти новый! Покупайте, граждане, покупайте! Всего за пятьдесят тысяч. Кто желает? Раз, два, три… Получает мужчина с бородой!» – Боб Баррайс отделился от двери. – Это же безумие!

– Мне нужна доза! – продолжала орать Клодетт. Она опять ударилась лбом о ковер. – Только одна! Одна-единственная! Продай свою чертову машину за одну дозу!

– Семьдесят три тысячи марок за один укол? – Боб Баррайс, никогда не считавший деньги, привыкший идти по жизни с открытой рукой, в которую непрерывным потоком текло богатство, неожиданно, к своему удивлению, почувствовал в себе черту всех Баррайсов – скупость. Он был так обескуражен этим, что сделал вперед пару шагов, поднял рывком Клодетт за волосы с пола и сжал ее дрожащее тело. – Я легкомысленная скотина, – громко сказал он, – я, черт побери, может быть, даже мерзавец… Но я не идиот! Возьми себя в руки, Клодетт!

– Я сгораю! – истошно вопила она. – Ведь я сгораю! Вот, смотри! – Она подняла руки вверх. Боб поднял голову, но ничего там не увидел. В этот момент Клодетт вырвалась и, сделав настоящий кошачий прыжок, очутилась на кушетке. – Небо падает на меня! На всех нас! Воздуха! Воздуха! Воздуха!

Она подскочила к большому окну, раскинув руки, как будто уже летела. С быстротой, удивившей его самого, он оказался рядом с ней, оторвал ее от окна, швырнул об стенку, прижал к ней. Она отбивалась, плевалась и кусалась, неожиданно задрала колено и попыталась ударить его в пах, при этом она визжала срывающимся голосом, и пена выступала на перекошенных, когда-то таких прелестных, чувственных губах.

Боб Баррайс был в отчаянии. Он по-прежнему сжимал Клодетт, смотрел в это исказившееся лицо, и каким бы чудовищным ни было перевоплощение, он не отпускал ее, понимая, что любит ее. Это была дьявольская любовь, слияние двух огней в пожар, который будет полыхать, пока вокруг не останется лишь пепелище.

Он глубоко вздохнул и нанес удар. Хорошо прицелившись, сплеча, наотмашь – сильно и безжалостно. Он попал Клодетт в подбородок, она сразу ослабела, глаза ее потухли, и тело обмякло. Боб подхватил ее, отнес на кушетку и поцеловал в расслабившееся, просветленное экзотической красотой лицо. Потом он отыскал в шкафу ремень и носовые платки и связал Клодетт руки и ноги.